Вымышленные и подлинные истории Алекса
Шрифт:
В ментовке обстановка сильно изменилась. Милиция переименовалась в полицию, старые кадры давно, как и Вася, поувольнялись. Знакомых, чтобы отмазать Костомарова, не было. Однако сегодня по камере прошёл слух, что в ментовке идёт смена руководства, и из Москвы прибудет новый начальник городской полиции.
Вскоре оказалось, что этим начальником стал не кто иной, как старый приятель Костомарова - Пётр Ефимович.
Вася вдруг понадеялся, что Пётр Ефимович отмажет его и снова поможет в жизни.
Новый начальник отмазал, но в жизни не помог...
– Ты ей весь задний проход порвал, извращенец!
– сказала она, кивнув на скорчившуюся от боли Райку. Васька молча вышел на балкон, извлёк из тайника заначку – нераскупоренную бутылку водки. В несколько приёмов выпил из горла, быстро опьянев. Болело всё тело от ментовских побоев. Из школы пришли дети.
– Мама, что с тобой? Почему ты не встаёшь уже пятый день?
– спросила маленькая Аня.
– Бабуль! Батя дома?
– спросил Иван у Веры Васильевны. У самого закралась мысль: "лучше бы ты никогда не вышел оттуда"...
Бабушка ничего не ответила.
В зал зашёл пьяный Василий.
– Что, старая паскуда, сдала, да?..
– заплетающимся языком сказал он, надвигаясь с прихваченным с балкона топором в руке, которым рубили мясо.
Иван встал между ними, Аня закричала и убежала в спальню. Раиса была бессильна что-либо сделать.
Обезумевший от жажды мести мужик замахнулся топором над головой сына.
– Не трожь Ваню, изверг!
– Вера Васильевна отшвырнула внука, и это спасло ему жизнь.
Удар, один за другим, обрушился по голове пожилой, но смелой и отчаянной женщины. Кровожадный зверь не знал меры в своей расправе и глумился над изуродованным и кровавым трупом. Дикие, нечеловеческие вопли всполошили весь дом. Соседи Турамбековы долго вызывали полицию по телефону, убеждая их срочно приехать. Наконец на руках одуревшего зверя защёлкнулись наручники.
– Ну и дурак ты, Васька!
– услышал очухавшийся Костомаров знакомый голос.
– Ну и сволочь же ты! Квартира же полностью твоя была, мог бы запросто их всех выпроводить и зажить по-новой! Зачем же старуху было убивать, да с такой жестокостью? Посмотри, урод, что ты сделал! Одно кровавое месиво!
Веру Васильевну похоронили в закрытом гробу, дети Ваня и Аня навсегда остались инвалидами. Раису увезли в психушку. Не выдержав угрызений совести, Костомаров в камере наложил на себя руки, перерезав себе горло спрятанным в трусах лезвием.
* * *
ОГЛЯНУВШИСЬ НАЗАД
(история написана на основе реальных событий из личных воспоминаний)
В наблюдалке нашей владимирской психушки зажгли ночной свет. Уже два часа как пришла дежурная смена, и я глазом не успел моргнуть - под широкий бинт замотали Саню Камайкина.
– Фашисты!
– процедил сквозь зубы седоволосый пожилой больной.
Медсестра куда-то ушла, оставив в надзорке на 25 шконок здорового качка-санитара и его помощника-принудчика, попивающего с ним крепачок.
Медсестра вернулась с дежурным врачом из четвёртого женского отделения, длинноногой молодухой Суровой Т.Е. Сурову я знал по двум своим первичным попаданиям в неполные 16 и 17 лет. Тогда она, ещё совсем неопытная девчонка, стажировалась в нашем первом мужском отделении у Ароныча и зав. отделением Юдиным В.М., светловолосого мужчины, около сорока лет, немногословного и какого-то нудного. Ароныч, примерно того же возраста, умнейший, с красивой, чёрной как смоль бородой, не гнушался высказать своему больничному пациенту всё, что о нём думает прямо в глаза. Этот еврей был человеком слова. Скажет - как топором отрубит. И так и сделает, как скажет. Скажет - сульфозин по схеме - значит так и будет. Всё до последнего укола. И никакой жалости. Ко всем жалобам, просьбам и стонам от дикой, невыносимой боли, Ароныч слеп и глух. Скажет - сульфозин по схеме - значит, медсестра будет строго соблюдать схему, установленную Аронычем. Скажет - серу в четыре точки, то есть сульфозиновый крест, - то же самое. Ну а то, что бедолага может не выдержать и в нечеловеческих мучениях Богу душу отдать - это дело поправимое. Списать под какой-либо диагноз и убедить в этом родственников больного - дело нехитрое.
Система всегда отлажена. Она многое скроет чего другим не нужно. И прикроет кого надо. По судам и прокуратурам тут никого не затаскают из медперсонала - будь спок!
Вадик Юдин, наш заведующий, немногим от Ароныча отличался. Он заходил по утряне в наблюдалку, с минуту смотрел на очередного привязанного, как бы оценивающе, потом быстро принимал решение. Если считал необходимым, подключал терапевта, хирурга, сам пытался реанимировать тяжёлых.
Сурова училась у обоих садистов. Покойный Витёк Матвеев рассказывал мне, сколько она ему назначала серы. Но мне как-то тогда не верилось...
И вот она, топ-модель, молодая красавица, стоит возле перемотанного широким бинтом Камайкина и так же спокойно, как и Вадим Михайлович, смотрит как бы "оценивающим" взглядом.
– Значит, фашисты?
– переспрашивает вдруг она.
Саня не отвечает - даже не поворачивает в её сторону голову.
– Давайте тогда вот что, - говорит уже медсестре Сурова, - двадцать миллиграмм седуксена внутривенно. Если не уснёт, тогда ещё аминазин сделаете.
Сурова уходит, через некоторое время появляется дежурная медсестра со шприцом в руке. Она делает седому в вену укол. Через некоторое время Саня уходит от него в забытье. Рядом с ним лежит, тоже привязанный к шконке, Саша Цыбанов. Он громко стонет от инъекций сульфозина и тизерцина.
– Ой, мама... Мама!
Мне жаль его, но я ничем не могу ему помочь...
Утром с разрешения дежурившей добродушной санитарки я иду в туалет, а заодно и покурить. Курилка, соединённая с туалетом, - маленькая комнатушка с двумя, напротив друг друга, длинными лавочками. На них рассаживаются по четыре человека. Кто-то встаёт у зарешёченного окна, кому не хватает места в курилке - курит в туалете. Иные курят, сидя на толчках, одновременно справляя тяжёлую нужду. Всё г…но смывается автоматически.