Выруба
Шрифт:
Во время вступления, Мамонт всего три раза ударил по тарелкам и один раз наступил на педаль. Потом Андрей затянул:
— У-го-лоо-к Ро-сси-и, О-тчий дом…
— Дынч-бах, дынч-бах. Тададададат-та тада! — ответило из глубины гардероба.
— Где ту-ма-ны сии-ни-е за ок-ноом…
— Бдзынь-бдзынь, бух. Бдзынь-бдзынь, бух! — звенели тарелки, и бухал Большой.
— Где тво-и нем-но-го гру-стны-е…
— Тырррр, тырррр, дзынь. Тырррр, тырррр, дзынь!
— И глаа-за и пее-сни руу-сски-е.
— Тададададат-та тада! Бах-бум! Дзынь-дзынь (на всякий случай).
Короче, чтобы не ломать песню, Мамонта вытерпели все три куплета и припевы, потом сделали перерыв, отобрали у него
В принципе, концерт прошел нормально.
— Чё, вы, ржоте-то, уроды? Я нормально сыграл. Я виноват, что они нихрена в роке не понимают? Чё вы мне гитару не даете? Чё я с ней сделаю? — Мамонт уже порядком набрался. — Аким караульный автомат задрочил — нихуя. А Серёжа гитару попросил — все сразу залупились, как декабристы. Ты расскажи, расскажи писаришка, как тебе полковое оружие доверили, и что ты с ним сделал!
Солнце заливало кабинет огромным жирным лучом. И если б не оконная рама, ограничивающая его почти ровным квадратом на коричневом, блестящем, крашенном полу, оно бы затопило всю комнату, и Аким бы ослеп. Но благодаря раме, квадрат только «дымился» белыми пылинками, улетающими вверх и вправо в открытое окно, меж большими столами, оббитыми сверху дерматином, для того, чтобы лучше писать. Жара. Во всём полку, так называемый, парко-хозяйственный день. Это когда в воскресенье, от нечего делать, офицеры заставляют солдат вытаскивать на солнце свои матрацы, одеяла, подушки и сушить их. А молодежь шкрябает осколками стекла полы, а потом их вновь натирает мастикой. Те, кто поумней, находит себе какое-нибудь занятие и пытаются увильнуть от работы в воскресенье. Вот и Акиму приходится прятаться (или как говорят здесь — гаситься) в штабе, делать вид, что тоже занят, поэтому за него таскают его матрац другие, а у него, типа, работы до хера. В такую жару только на лестничных площадках старых толстостенных домов, как этот двухэтажный «семеновский» штаб, в котором «работает» Аким, и можно найти прохладу. Правда, здесь легкий запах плесени (или прелости), но не противный — скорее, деревенский какой-то. Зато дышать легко и лоб не палит. Каждый звук в таком коридоре отражается громче, каждый шаг и удар входной двери предупреждает, что кто-то приперся, нужно открывать глаза и продолжать делать вид, что что-то печатаешь или малюешь тушью. Достали ходоки! Во! Явно поднимаются к Акиму в кабинет. Берутся за ручку двери, сейчас откроется и кто-нибудь что-нибудь да объявит (чтоб он был здоров!) — чего не спиться людям в такую жару?
— Здорово, сержант, — приветствует Акима жирный, здоровый Зампотыл полка, майор Жидков.
— Здравия желаю, товарищ майор, — отвечает Аким и приподымается со стула.
— Чё, спишь, писарюга-захребетник? — спрашивает зампотыл в своей коронной манере: немного нагло, немного вульгарно, но, зная, что он здесь основной.
— Никак нет, товарищ майор, работы много — шеф задание дал к понедельнику…
— Ты это своему психологу расскажи! — обрывает его майор, грузно садится на стул, снимает свою «крутую», влажную по краю от пота фуражку, обтирает лоб платочком, закуривает сигарету с фильтром и пускает густой дым в толстый солнечный луч. — Давай, не еби мозги, собирайся — поедем.
Ехать куда-нибудь с зампотылом в принципе, а, тому паче, в воскресенье, это означает, что что-то нужно будет таскать, а раз он берет «проверенного писарюгу», значит что-то нужно будет пиздеть. Не было печали! Но зампотыл, считай, второе лицо в полку, и ссорится с зампотылом писарю, который, кстати, числится начальником какого-то мифического хранилища, чтобы в нужное время можно было получить все выгоды от этой должности (поздно просыпаться, не ходить на построения, уклоняться от нарядов и, при залетах, всегда надеяться на Житкова, что выручит), не разумно. Поэтому, на всякий случай, не оправдываясь и, не ища повода остаться, Аким спрашивает:
— Куда?
— Есть разница? — подняв свои глаза, выпученные, как у Винокура, спрашивает майор.
— В общем-то, нет — я так спросил: что брать-то?
— Ничего брать не надо, — проверив реакцию подчиненного и, поняв, что всё в порядке, ответил зампотыл. — Возьми собой молодого и через пару минут жду вас у КПП. Там «Урал» стоит полный боеприпасов — поедем расстреливать.
— На полигон?
— На директрису.
— Что, из танков стрелять будем?
— Из танков? Тебе бы всё из танков стрелять. Нет — надо караульный запас уничтожить и списать. Патроны отстреляете — гильзы все до одной соберете. Там ещё пару воинов в машине. Ты старший. Проследишь, чтобы ни одна гильза не пропала. Задание ясно?
— Так точно.
— Молодец. Знал, что на тебя можно положиться. За боеприпасы — башкой отвечаешь.
— А оружие.
— Зампотех с нами — это его проблемы.
— Понял.
— Ну, всё — приступай. — Жидков поднялся.
— Сигареткой не угостите, товарищ майор.
— Вы заебали! Свои иметь надо, — полунедовольно сказал майор и вытащил из пачки сигарету. — Помни мою доброту, писарюга.
— Благодарю.
— Да-а, — отмахнулся зампотыл, взял фуражку и вышел.
«Чтоб ты обосрался», — мысленно помечтал Аким, закурил и стал складывать ненужные бумаги в стол.
Забрав из роты счастливого молодого, которому теперь не надо тереть полы, через пять минут Аким был на КПП. «Урал» их ждал. Старший в кабине был старший лейтенант Ткаченко — круглоголовый, белобрысый хохол, ниже среднего роста.
— Чего опаздываем, сержант? — не вылезая из кабины, спросил он через открытое окно.
— В расположение заходил, солдата брал, — ответил Аким.
С младшим офицерским составом, Аким не очень-то любезничал. Шеф именно Акиму поручал расписывать наряды, и если кто его, Акима, из молодых офицеришек пытался построить, тот сразу же улетал в наряд либо на свинарник, либо с дембелями в столовую (а там с ними — вешайся!), либо в самый дальний караул, куда пищу привозят в последнюю очередь. Офицеры это тоже знали (ещё бы!), поэтому с Акимом никто не напрягал отношения.
— Давайте в кузов, — скомандовал Ткаченко и добавил с ноткой оправдания: — У меня тут винтовки спортивные.
— Так точно, — выдохнул Аким. Трястись в закрытом тентом от пыли кузове по военным дорогам — кайфа мало и жарко, но что поделаешь (интересно, что там у него за винтовки спортивные?). И полез писаришка в кузов.
В кузове сидели ещё два молодых паренька, которые, увидев Акима, стали застегивать верхнюю пуговицу.
— Расслабьтесь, парни, — спокойно сказал Аким, уселся на лавку и закинул ноги в новых начищенных сапогах на ящик с патронами. — Курить есть?
Это стандартный вопрос старослужащего (хотя Аким отслужил-то тогда месяцев десять, но все его давно привыкли считать «стариком»). И, не потому что у него нет курить — ему интересно, есть ли курить у молодых и что именно? В зависимости от этого прощупывается нить дальнейших отношений.
— Летёха сказал в кузове не курить, — ответил один из парней, чтобы, типа, предупредить Акима.
— Летёха пусть хуй сосет! — нагло и уверенно и, одновременно, лениво ответил Аким. — Тут я старший. Есть курить?