Выруба
Шрифт:
— Товарищ капитан, по вашему приказанию, задержанный…
— Свободны! — оборвал дежурного Утаганов, и они выскочили из кабинета, как ошпаренные.
— Ну? За что попал? — сидя за своим столом, спросил меня Утаганов.
Я доложил.
Утаганов ухмыльнулся.
— Давно у нас?
— Двенадцатого из учебки привезли.
— Меня помнишь? — вдруг спросил он.
— Нет, — ответил я. С чегой-то я его должен помнить?
— А я тебя ещё вот таким помню. — И Утаганов показал рукой, чуть выше пола.
Я молчал. А что было спрашивать — откуда он меня помнит, что ли?
— Я с твоей матерью в одном классе учился, — пояснил капитан.
…? — Я вопросительно молчал.
— Ты
— Не помню, товарищ капитан, — безнадежно сознался я. Я его действительно видел в первый раз.
— Да, наверно — ты тогда совсем маленький был. — И Утаганов стал что-то вспоминать, глядя на меня.
Наверное, у них с матерью что-то было, иначе бы я так долго не стоял.
Утаганов нажал клавишу селектора:
— Дежурный! Документы и вещи Захарова ко мне!
Через секунду влетел дежурный:
— Товарищ капита…
— Положи на стол. Здесь всё? — уже спрашивая у меня, произнес Утаганов.
Я мельком взглянул: военник, командировочное, блокнот, ремень, пилотка — вроде, всё.
— Вроде всё, товарищ Капитан.
— Свободен, — сказал он дежурному.
Дежурный испарился.
— Забирай, — сказал он мне.
Я забрал свои вещи и стоял, всё это держа в руках.
— Заправься, — сказал Утаганов.
Я положил документы и блокнот во внутренний карман, туго застегнул ремень и надел пилотку.
— Калачников тебя за чем в командировку отправляет?
— За бумагой: за ватманом и для машинки.
— Мать увидишь — привет передавай. Вернешься — про меня не забудь — бумаги занесешь.
— Так точно!
— Ну, всё — свободен, сынок!
(Сынок?) — Про себя!
И Утаганов, нажав на кнопку селектора, приказал, чтобы меня выпустили.
Я вылетел из комендатуры, окольными тропами в утреннем тумане добрался до забора части, перемахнул его и бегом в полк. А там уже развод. Построение, доклад. Командир, Начальник штаба, Калачников, дежурные офицеры. Солдаты в строю. Как-то мне удалось незаметно втиснуться в строй, но не со своей ротой, а немного дальше — с третьим батальоном. Дежурный, получив утреннюю сводку, докладывает о происшествиях в полку:
— Двое задержаны патрулем в самоволке в не трезвом состоянии: рядовой такой-то (это мой напарник — он остался в комендатуре) — первый батальон и младший сержант Захаров — рота связи.
— Никак нет! — кричу я. — Младший сержант Захаров — в строю!
Лёха Павлов и Калачников выпучили глаза — они оба знали, что я залетел. И не могли понять, как я оказался в строю? Как я смог уйти из комендатуры, от Утаганова, от нашего же наряда-патруля? Не поверил и дежурный:
— Младший сержант Захаров!
— Я!
— Выйти из строя!
— Есть! — отвечаю я.
Все смотрят — точно я!
— Ваш военный билет! — не унимается дежурный — он-то точно знал, что меня поймали. Наверное, думал, что я свалил. А это значит, что документы должны остаться в комендатуре.
— Есть, — отвечаю я, и достаю военник.
Калачников лично проверил, и говорит мне:
— Бегом в штаб!
— Есть! — Я бегом убываю в штаб.
Расспросы, объяснения, всё такое. Главное — я успел на поезд. Сгонял домой. Пару ночей и один день провел с подружкой. Успел вернуться в срок и привести огромный рулон ватмана, две сумки бумаги и прочей чепухи. А дедам — настоящей водки за пять пятьдесят!
— Понял, ты, Тагила из нижнего Мудила? — спросил Мамонт Перова. — Дай-ка мне гитару в руки, я щас сбацаю что-нибудь на блатной манер.
Парни засмеялись:
— Ты уже один раз сбацал! Не давай ему, Вова, гитару сейчас такое начнется!
Мамонт в жизни не умел играть ни на одном музыкальном инструменте. Но в тот день, — 23 февраля, — втихаря где-то нажравшись, его занесло в солдатскую чайную. Впрочем, куда было ещё идти Мамонту в такой день. Однако в этот раз именно в чайной командование части решило устроить концерт для младшего офицерского состава и членов их семей. «Членами их семей», как правило, называли их жен, поэтому в Чепке, как в среде солдат называлась чайная, собралась довольно пестрая публика с «золотыми» погонами и декольтированными платьями, в духах и блестках. Сели за накрытые столики. Там же был и полковой ансамбль, который всю зиму, отлынивая от нарядов, чего-то там репетировал в теплом клубе, чтобы сегодня сыграть. Члены ансамбля — ребята, которые отслужили уже больше года-полтора, потому что именно такие способны были увиливать от работ в холодные зимние дни. Играл ансамблишко так себе. Но это была первая настоящая работа нового комсорга полка, прибывшего в августе в часть прямо из политического училища. И он очень хотел прогнуться. И парни его почти не подвели — все пока были трезвыми, единственно что, так это ударник залетел на губу. А что за ВИА без ударных. Срочно найти! Комсомолец уже начал нервничать — срывалось запланированное мероприятие и его прогибы. И тут появляется остекленевший Мамонт.
— Опля! Это я неудачно зашел! — подумал Мамонт и хотел, было, развернуться, чтобы свинтить из Чепка, но его заметил солист группы Андрюха Анч и, чтобы спасти ситуацию, сказал комсоргу:
— Вон Сергей Мамонтов — на ударнике играет классно — в школе в ансамбле играл!
После Андрюха сознался, что хотел только пошутить. Думал, посадят Мамонта за барабаны, которые из-за тесноты помещения поставили в гардеробе, и то, как на них кто-то будет стучать, всё равно, никто не услышит — польта (именно так он сказал) заглушат звук.
Комсомолец полка сразу схватился за это предложение — время поджимало — пора было начинать концерт. А пьяная, улыбающаяся рожа — Мамонт, вдруг согласился. Его переодели в чей-то приличный китель со значками и усадили за барабаны. Сев среди шинелей и шуб за установку, Мамонт наступил на педаль большого барабана. «Бум» — как поварёшкой по башке ответил барабан. Мамонту это понравилось. «Тыррррр» — пробежался Серега палочками по натянутой коже — ништяк! «Бдзынь, бдзынь», — ответили тарелки — воощее красота! И Мамонт вспомнил «Цепелинов»!
— Как? — спросили его ребята.
— Нормально звучат — отыграю! — вжившись в роль, ответил обнаглевший Мамонт.
Парни улыбнулись и с гитарами вышли к гостям.
— Уважаемые товарищи офицеры, — начал программу комсорг, четко произнося слова в иногда фонивший микрофон. — Уважаемые женщины! Начинаем концерт, посвященный Дню Советской Армии и Военно-Морского… ну, и так далее.
Первую песню Сергей Мамонтов отыграл тихо и скромно — чуть-чуть доносился его ударник из гардероба. Следующая — уже была лучше (как ему казалось). Потом были стихи, и Мамонт отдыхал. Потом еще пару песен строго под гитару, но Серёжа успел вставить несколько ударов в такт музыки, сбивая поющего, но никто не заметил. А когда Анч запел «Уголок России», Мамонт почему-то решил по-настоящему поддержать Андрюху. Комичность ситуации состояла в том, что Андрей Анч — вечный залётчик, с синими руками от партаков, известный в полку, как самый отъявленный хулиган, все свои полтора года, считай, с первого дня не вылезавший с гауптвахты, но, в сущности, нормальный белокурый парень, чем-то очень похожий на Есенина — пел всегда эту песню действительно от всей души! Он её всегда здорово пел — вышибая слезу. И это был, как казалось комсоргу, самый лучший номер программы.