Высшая мера
Шрифт:
— Обидел я тебя чем-нибудь?
— Нет.
— Можем мы жить вместе, как по-твоему?
— Нет.
— А почему?
— У вас своя жизнь, у меня — своя. Какой смысл?
— Именно смысл и цель. Смысл — вот главное. Зачем вам бросать Мерца? Какой смысл?
— Не могу.
— Не можешь. Стало быть если спать с ним не можешь, то крышка, вообще делать нечего. Что ж он по
вашему не понимает, что вы ему не жена? Не жена, а может быть ближе жены.
— Не могу лгать.
Митин
— Ну, кому нужно, кому сейчас нужно нытье, копания и исповеди. Вокруг толки и сплетни. Человек и
так на стену лезет, а тут еще вы с трагедиями. Что вы, его совсем доканать хотите? Этак он совсем работать не
станет.
— Работать, — вскрикнула Ксана, — вот… Работать… Главное, работничка не потерять. Вот, вы все
такие!..
— И правильно. А что в этом плохого? У меня забота сохранить Мерца, а у вас какая забота? Доконать
трагедиями и исповедями задним числом. Кто же прав?
— Ах, не знаю, не понимаю… Какая мука, — сказала Ксана, отвернулась и заплакала.
XVI
— Ну, вы решили?
Мерц не ответил. Он сидел в своем кресле, съежившись, обхватив руками колени, рассеянный и далекий
всему о чем говорил Печерский.
— Вы должны ответить.
Мерц пошевелился и слабо махнул рукой:\
— Уходите.
— Подумайте… Вас выгнали, опозорили, наплевали в лицо… — задыхаясь прошептал Печерский.
— Не повторяйтесь. Уходите.
— Вам этого мало. Хорошо. Поговорим о товарище Митине и вашей жене. — Печерский наклонился к
Мерцу и одним духом сказал: — Вы знаете, она его любовница.
— Ложь. — Рука Мерца соскользнула с колена и повисла. Он повернулся и боком взглянул на
Печерского.
— Спросите ее. Она сама мне сказала об этом четверть часа назад. Она уходит от вас. Десять минут назад
она с вами простилась навсегда. И вы этого не поняли. Ваш ученик, помощник, так сказать, друг отнял у вас
жену. Кланяйтесь и благодарите…
— Пошлость! — вдруг воскликнул Мерц.
— Именно пошлость. И после этого вы откажетесь мне помочь. Помочь рассчитаться, заплатить им за
всех, за вас, за себя, за всех… Вы согласны. Да, вы согласны, — в голосе Печерского появились мягкие, почти
ласковые тона. — Согласитесь. Вы видите, я иду на смерть. Разве это не подвиг? Хорошо. Вторая дрезина, вы
согласны. Ну хорошо, не сейчас. Я позвоню вам завтра. Вы ответите. Честный ответ без уверток. Да — вы
сделаете все, что нужно. Н е т — мы обойдемся без вас.
— Без меня. Значит, со мной или без меня вы все равно…
— Да. Все равно с вами или без вас.
— Но вы понимаете, что делаете…
— К чорту. Никаких тормозов, — высоким,
tir'e… Я позвоню вам завтра. Вы должны ответить д а или н е т . Н е т — вы забудете этот разговор. Это вопрос
чести, чести и порядочности.
— Послушайте, — быстро и лихорадочно заговорил Мерц. — Вы понимаете что говорите. Попробуйте,
постарайтесь понять. Если я, Мерц, не обезврежу вас, я буду миллион раз предателем. Я изменю стране, которая
поверила мне. Вы меня понимаете? Вы понимаете меня? В самом начале, в восемнадцатом году, я пришел к
себе в управление. В шестиэтажном корпусе, кроме меня и курьеров — ни души. Приходят обозленные и
голодные рабочие. Невозможно понять, что происходит. И тогда в управление приехал замечательный человек и
спросил меня: “Вы будете саботировать?” Я ответил: “Нет. Народ — солдаты, рабочие, крестьяне — с вами. Я
это понимаю и против вас не пойду”. Он написал на клочке бумаги несколько слов и эти слова отдали в мои
руки большое дело и судьбу многих людей. Так я пошел работать к “ним”… Тогда говорили к “ним”. Близкие
отвернулись от меня — было время саботажа. Затем были годы голода, войны и блокады. Я многое понял. Я
больше не говорил “мы” и “они”. Я говорил: “мы решили”, “мы сделали”, “мы строим”. За эти годы я потерял
много близких и старых друзей. Но я нашел новых людей, простых людей в прозодеждах и я научился понимать
их, ценить и различать… Конечно, — подумав, сказал Мерц, — конечно, не все еще обстоит благополучно.
Сотни и тысячи мещан, негодяев и дураков облепили, втерлись, примазались к большому делу, забронировались
бумажками и значками и мешают строить и жить. Но ведь они от прошлого, от трехсот лет мрака и нищеты. И
потому я ценю и уважаю мужество, упорство и несокрушимую веру людей, которые жгут, расчищают взрывают
тысячелетнюю свалку, вековые залежи тупости, лжи, лицемерия и невежества!
Печерский ушел не дослушав. Еще некоторое время Мерц неподвижно сидел в кресле. Мысли
приходили, уходили, менялись с невероятной быстротой и, наконец, осталась одна мысль, самая простая и
страшная. “Если я, Николай Мерц, не отдам его в руки суда, значит я не могу итти до конца по тому пути,
который выбрал десять лет назад, значит я ненужный и ничтожный человек. Как поступают в этом случае
настоящие люди. Как?”
— Ксана, — позвал Мерц, — но никто не ответил. Комната Ксаны и квартира была пуста. Он был один.
Мерц встал и слабыми, неверными шагами подошел к столу и открыл верхний ящик. Под пачкой писем, в