Выстрелы с той стороны
Шрифт:
…Мэй встала, подошла к мужу, обняла за талию и потерлась щекой о щеку. Разглядела, как покраснели плечи и спина там, где их не прикрывала майка.
— Ты, кажется, спину спалил. Подожди, сейчас я за кремом сбегаю.
Мэй спустилась в салон, мимоходом кинув взгляд на малого — тот бегал по эфиру, мурлыча себе под нос Bonnie boat. На шотландские повстанческие песни его подсадил Эней, а того — отец. У Мэй что-то холодное провернулось в животе. Она не могла до конца принять этого мальчика. Даже стрига был как-то родней: его мир тоже распадался на «до» и «после». А Енот жил пока так, словно может вернуться назад. И не так уж ошибался. Не нуждайся группа в первоклассном «кузнеце» — отправили бы парнишку в тихую гавань. Вроде отец у него жив, и даже на легалке…
Послушной "Стрелой" в хорошую погоду могли, не напрягаясь, управлять двое. Энеуш распределил шесть четырехчасовых вахт так, чтобы в каждой на одного человека, знающего морское дело, приходилось по одному новичку. Мэй достался в напарники Кен. Сейчас он возился на кухне — оттуда тянуло, конечно же, картошкой — готовил обед себе, напарнице и тем, кто придет, сменившись с вахты. Кен — это всегда картошка. Как ни странно, он действительно её любил. И действительно умел готовить очень вкусно. А от однообразия спасала смена поваров.
Мэй вернулась к Энеушу, открыла тюбик и начала осторожными движениями смазывать покрасневшую горячую кожу.
Энеуш длинно выдохнул.
— Знаешь… ты лучше подмени меня на пять минут на штурвале. Я сам смажусь. А то впилимся прямо в стенку.
Мэй вытерла руки о джинсы и перехватила у него штурвал. Яхта смены рулевого не заметила — так и шла, как по ниточке.
— Какая ты красивая, когда вот так стоишь, — смазывая солнечные ожоги, Энеуш не сводил с нее глаз. — Я тебе сегодня уже говорил, что я тебя люблю?
— Два раза.
— Тогда для ровного счета — я люблю тебя, Мэй. Знаешь, нам всё-таки придется рискнуть. Я до самого больного места не достаю.
Они опять поменялись местами, и Мэй смазала последний сухой участок, открытый низким вырезом майки, — между лопаток.
— Ты уже обедала?
— Ещё нет.
— Тебе через сорок минут заступать. Сходи пообедай. Скажешь мне, с чем сегодня картошка.
Ей хотелось поцеловать его, да что там поцеловать — немедленно уволочь в каюту. Но она удержалась. Даже волосы не взъерошила — ласкаться, когда стригай на борту, не могла. И не важно, спит он там или не спит. Так что она просто кивнула и пошла на камбуз.
Малой перешел с Bonnie Boat на Dainty Davie — ага, это он воткнул в ухо "ракушку" и подпевает… Десперадо в каюте — а стригай похрапывал спал тихо. Как покойник. Бедняга Десперадо, не повезло с напарничком. И… вообще не повезло.
— Что у нас на обед? То есть, я хотела сказать — какая картошка у нас на обед?
Кен беспомощно улыбнулся и развел руками:
— Печёная.
Он приоткрыл дверцу гриля и показал серебристые шарики. На шпажках вертелись сосиски, уже румяные по краям разрезов.
…А дальше? — подумала она. Что будет дальше? Что будет, когда они убьют всех, кто должен быть убит? У Энеуша какие-то туманные планы, новая организация и все такое… Забавно было бы — они шестеро во главе подполья. Сложно представить. Скорее всего, нас шлепнут раньше.
Впервые её пугала смерть. Потерять Густава было тяжело. Потерять Энеуша… тяжело было даже думать.
Она не могла называть его Анджеем. Анджеем был худой мальчишка, замкнутый до того, что порой Мэй думала — а не аутик ли он часом? Со временем, правда, выяснилось, что интеллектуальный столбняк накатывает на него лишь в её присутствии. В додзё он занимался как-то остервенело, выжимая из себя всё. А Ростбифа, похоже, боготворил. И Ростбиф этим пользовался, собака. Агнец ему, видишь ты, нужен был, незапятнанный рыцарь Галахад… Подавив приступ ярости, Мэй заставила себя улыбнуться попу.
Костя вилкой снял со шпажки две сосиски.
— Угощайтесь, пани Витер.
— Вятрова, — поправила Мэй, добавляя к немудреной сервировке два свежих помидора.
Костя сел за стол не сразу — сначала перекрестил обед и пробормотал какую-то молитву.
— А почему не про себя? — вздёрнула брови Мэй. — Я всегда думала, что вера — интимное дело.
Отрезав полкартошки, Костя щедро намазал срез сливочным маслом, посолил, отправил в рот, с чувством прожевал, а потом перегнулся к Мэй через стол и доверительно сказал:
— Работа такая. Я же вам всем, расп…дяям, не кто-нибудь, а пастырь.
Мэй не удержалась, засмеялась.
— Какой ты пастырь… Я теперь знаю, почему ты шепотом молишься — чтобы мы не слышали, что ты там на самом деле бормочешь… Наверняка уже половину слов на матюки заменил.
— Каков приход, таков и поп. Вы террористы — и я матерщинник. Всё, как положено.
— Да, — согласилась Мэй. Откусила картошку, прожевала. — …Костя, мне страшно.
Не то чтобы ей хотелось с ним откровенничать, но больше было не с кем. Не грузить же этим Энея перед операцией. Но на операции и она должна быть спокойна.
— Это хорошо. Это значит, что ты в своем уме.
— Ты не понял. Ты правду сказал, мы террористы. Мы ездим. Стреляем. Убиваем. И нас убивают. Ну вот приедем мы с Гамбург. Поговорим со старухой. Проверим, кто крыса — она или Билл. Я думаю, что Билл. Потом доберемся в Копенгаген, убьем Билла. Это так просто, как с Курасем, уже не пройдет, Билл знает дело — и он будет нас ждать. Потом мы начнем бегать по всей Европе от охотников из подполья, охотников из СБ и от бандитов. И в конце концов нас достанут. Мне не страшно умирать. Мне страшно, что я умру, — а в мире все останется как было. Варки будут жрать людей, люди будут прыгать перед ними на задних лапках и зарабатывать право не быть сожранными. Вот чего я боюсь, поп.
— Угу, понял. — Костя сел прямо, и ей вдруг показалось, что перед ней другой человек. Наделенный властью. — Похоже, штаб ваш на этом же погорел. Не верят ни в победу, ни даже в возможность что-то сдвинуть. Потому что сверни варков — полетит все к чертям. А не сверни — будут жрать. Выбирают меньшее из зол. А если из этих зол не выбирать, а?
— Это как?
— А вот так. Спроси себя — что мы можем?
— Убивать.
— Плохо. Если первое, что тебе в голову лезет, — убивать, то лучше тебе бросить это дело.