Выстрелы в Сараево(Кто начал большую войну?)
Шрифт:
Это сообщение вызвало сильнейшее замешательство: все присутствующие дали выход своему негодованию в возгласах «неслыханно», «мерзко», «возмутительно» и тому подобных выражениях. Как только общество немного успокоилось, слово взял посланник Гизль, что далось ему с видимым усилием:
— Столь ужасна эта клевета, — сказал он, обращаясь ко мне, — и я благодарю вас, что вы дали мне возможность убедить вас в бессмысленности этого наглого подозрения. Я уже говорил вам, что покойный отказался от предложенного угощения и от сигарет. Как вы видите (при этом посланник указал на пепельницу), эти два сигаретных окурка— остатки русских сигарет, которые выкурил Гартвиг. Тем самым опровергается само подозрение в том, что я мог ему дать отравленные сигареты.
Баронесса Гизль постаралась успокоить своего супруга; я же выразил мнение, что влиятельные фигуры в Сербии, конечно, не примут это всерьез. Фатум в этом деле — та злая случайность, что Гарт вига именно в этом помещении настигла смерть; в широких же народных массах в любом случае укрепится вера в то, что Гартвиг умер неестественной смертью [228] .
Уже 30 июня городская община на внеочередном заседании, посвященном памяти Н. Г. Гартвига, приняла решение назвать именем русского посланника одну из столичных улиц. Выбор пал на Белградскую улицу, одну из главных артерий, которая соединяет Славию с улицей короля Александра. 1 июля 1914 года в газете «Политика» появилась следующая заметка (как часть отчета о похоронах Гартвига).
228
Duљan Lonearevin. Jugoslaviens Entstehung. Wien. 1929. S. 569–574.
Гартвигова улица.
Вчера в 5 часов пополудни в зале заседаний белградской общины состоялось торжественное заседание в честь покойного Гартвига.
— Мы пригласили вас, чтобы отдать почести и воздать хвалу неумираемому Николе Гартвигу, — такими словами председатель г. Несторович открыл торжественное заседание.
— Слава ему! — поддержали члены общины, вставая.
Открыв заседание, председатель отметил заслуги покойного Гартвига перед Сербией и огромную потерю, которая одинаково велика как для Сербии, так и для России.
Завершив речь, председатель и члены общины стоя отдали почести покойному Гартвигу, восклицая: «Слава и хвала Гартвигу! Вечная ему память среди сербов!».
Вслед за председателем о заслугах покойного Гартвига говорили несколько членов общины, после чего было решено в его честь Белградскую улицу назвать улицей Николы Гартвига. В то же время решено направить телеграмму в Петроград, выразив боль от потери человека, великого и для России, и для Сербии.
Заседание завершилось в 6 часов возгласами: «Вечная память Николе Гартвигу! Слава ему!».
Гартвиг был похоронен на белградском Новом гробле, в присутствии высших сербских политических и общественных деятелей. На похоронах была и делегация крестьян из разных сербских краев, приехавших, чтобы отдать почести дипломату, которого они любовно звали «Никола Хартвич».
Но разразилась война, и о Гартвиге благополучно забыли. Вспомнили лишь 16 лет спустя при весьма пикантных обстоятельствах. 18 февраля 1930 года a Белграде от разрыва слепой кишки неожиданно умер 46-летний германский посол Адольф Кестер, имевший крайне левые, даже большевистские взгляды. И — о, чудо! — уже 21 февраля та же белградская община решила дать одноименной улице имя Кестера. Так бы и произошло, но тут недовольство выразил один из старых членов общины, напомнивший о том, что Белградская улица уже переименована, да воз и ныне там. В итоге именем Кестера назвали участок улицы короля Милутина, пролегающий рядом с германским посольством.
Остается только гадать, чем так прельстил Кестер белградскую элиту: своим ярко выраженным большевизмом или щедрыми алкогольными угощениями?..
Узнав об этом конфузе, король Александр приказал срочно переменить таблички на Белградской улице, присвоив ей, наконец, имя русского дипломата. Историк и переводчик Йован Качаки, отметив, что надгробный памятник ему был поставлен лишь в 30-е годы, горестно добавляет:
Никто сейчас не вспоминает Н. Г. Гартвига. Его могила на Новом гробле десятилетиями была в запустении. Община города Белграда все-таки переименовала Белградскую улицу в Гартвигову, но это не отвечало интересам немецких завоевателей, и во время Второй мировой войны они вернули ей старое название. После войны коммунисты дали ей имя одного из своих вождей, Бориса Кидрича, а с их уходом возвратили название Белградской, так что, вольно или невольно, образ Н. Г. Гартвига вытеснен из народной памяти [229] . Александра Павловна Гартвиг, оставшись вдовой уже в поздние годы, могла вернуться в Россию, где у нее было солидное имение: ее отец командовал Санкт-Петербургским гренадерским полком. Но она не оставила Сербию в тяжелый час и занялась распределением поступавшей из России помощи; посещала русские больницы в Нише, Скопье, Битоле. А ее дочь Людмила Николаевна подвизалась сестрой милосердия в Иверской больнице в Белграде [230] .
229
См.: Василиј Штрандман. Балканске успомене. Београд, 2009. С. 279–281. В оригинале: Basil de Strandman. Balkan Reminiscences; однако сама рукопись, найденная в архиве Бахметьева в США, на русском языке.
230
Н. Г. Гартвиг был дважды женат. От первого брака — дочь Людмила (1885–1931; служила при сербском дворе как наставница королевы Марии (на этой румынской принцессе король Александр женился в июне 1922 года). Имя первой супруги (?—1886) неизвестно. Вторая супруга — Александра Павловна фон Визин, урожденная Карцова (1863, Варшава — 15.12.1944, Белград), дочь военного историка генерала П. П. Карцова, внучка адмирала П. К. Карцова. Детей от второго брака (1903-14) не было. В. А. Артамонов считал жену Гартвига «львицей в отставке», которая, однако, сохранила свои зубы. (См.: Шевцова Г. И. Руска добротворна помоћ Србијиу ратовима 1912–1917, Београд, 2010, С. 71, прим.). На связь супруги Гартвига с русскими великими князьями и сербским престолом указывал Б. Симич: «Благодаря ее домашнему гостеприимству сербский Престолонаследник был одно время почти ежедневным гостем в доме Гартвигов». (Нова Европа. Загреб. 26.04.1928).
Очень бы хотелось, чтобы к июню 2014 года, спустя сто лет после смерти Николая Гартвига, беззаветного друга сербского народа, справедливость наконец восторжествовала. В Белграде должна быть Гартвигова улица! [231]
В заключение статьи предлагалось создать соответствующий оргкомитет. Мой старый друг Златомир Попович, много лет живущий в Берлине, только усмехнулся: мол, кому сейчас в Сербии до Гартвига!.. Действительно — кому? Белград и Косово-то предал в обмен на мифическую евроинтеграцию, предал Косовский завет и всех косовских мучеников — разве нужен Гартвиг тем, кто готов подавать горшки «еврочеловекам»?..
231
http://www.vidovdan.org/index.php?option=com_content&view=article&id=49283:u-beogradu-mora-da-postoji-harvigova-ulica&catid=40:tradicija<emid=75.
Да и в нынешней Москве, если разобраться, славянофильство явно не ко двору. От пресловутого панславизма тут давно излечились. Равно как и от общеславянской солидарности. Вместе с тем нельзя не признать, что известная близорукость и авантюризм Николая Генриховича сыграли дурную шутку и с ним, и со всей российской дипломатией. «Русский посол в Белграде Гартвиг непрерывно раздувал пламя вражды к Вене, а русский генеральный штаб вливал активность в своих коллег на берегах Дуная», — отмечал видный советский военный стратег Б. М. Шапошников [232] . Почти те же мысли двигали в двадцатые годы пером весьма осведомленного Марко, автора загребского журнала «Нова Европа»:
232
Шапошников Б. М. Мозг Армии. Кн. 3. М.-Л., 1929. С. 34.
У Гартвига постоянно присутствовала идея-фикс, противная русским традициям, — идея о том, что Россия рано или поздно должна скрестить оружие с Австро-Венгрией — и он как посланник в Белграде с первых дней начал вести политику на свой лад [233] . Директивам из Петрограда (правильно: Петербурга. — И. М.) подчинялся только на словах: каждое приказание Сазонова, которое расходилось с его концепциями, умело саботировал под предлогом того, что тому противится сербское правительство или Двор. Такая самостоятельная политика была бы заранее обречена на неуспех, если бы не была в полном согласии с официальной политикой Сербии; для этого существовали всего два пути: или Гартвиг полностью подчинится сербиянскому Министерству Иностранных Дел или, наоборот, Министерство подчинится ему. Кто знает самоуверенную и амбициозную Гартвигову природу, тому не придет в голову принимать в расчет первую из этих возможностей; остается, следовательно, вторая: Гартвиг берет наше Министерство Иностранных Дел в свои руки, что он быстро и сделал, нисколько не заботясь о протестах европейского общественного мнения. Во время Балканских Войн, когда Пашич, наломав много дров, уповал на то, что Россия вызволит его из тяжелого сербско-болгарского кризиса, Гартвиг уже был полный господин нашей внешней, а отчасти и внутренней политики… В действительности это была Гартвигова политика, и Пашич по всем важным вопросам был только «porte parole» Гартвиговых планов и решений [234] .
233
Сравните с рассуждением современного израильского писателя Михаила Хейфеца: «Уничтожение Дунайской империи («Заговорщика в Европе») стало его идеей-фикс. В петербургском МИДе шла в те годы борьба между двумя ориентациями — на Болгарию как главного союзника в регионе или на Сербию. Николай II и его министр Сазонов стояли за первую, Гартвиг — за вторую». Следом Хейфец цитирует американскую исследовательницу Барбару Джелавич: «Осторожной, прагматической политике двора и министерства он противопоставил безответственную, иррациональную концепцию, которая создавала большие затруднения правительству и компрометировала его». (Хейфец М. Цареубийство в 1918 году. М., 1992. С. 84–85). И другие историки утверждают, что посланник Гартвиг только и мечтал развеять Австро-Венгрию в прах. (См.: Исламов Т. М. Австро-Венгрия в Первой мировой войне. Крах империи И Новая и новейшая история. 2001, № 5).
234
Marco. Никола Харт виг. (Спољна политика Србије пред Светски Pam) // Нова Европа. Загреб. 26.04.1928. С. 266, 272.
Парадоксально, отмечается далее, но даже чисто внутренние переговоры о будущем коалиционном правительстве сербский премьер Пашич вел под водительством Гартвига в русской дипмиссии (так было в первых числах июня 1914 года).
Тайну псевдонима загребского автора раскрывает книга «Австрия между Россией и Сербией» маститого венского историка Ханса Юберсбергера [235] . Под именем Марко, оказывается, скрывался сам Божин Симич [236] , изрядно наследивший в истории шпионажа.
235
Hans Uebersberger. Usterreich zwischen Russland und Serbien. Zur sbdslawischen Frage und der Entstehung des Ersten Weltkrieges. Wen/Kuln 1958. S. 298, прим.
Юберсбергер Ханс (1877–1962) — австрийско-немецкий историк, основатель Венской школы восточно-европейских исследований, ректор Венского университета (1930-31).
236
Симич Божии (1881–1966) — сараевский заговорщик, член масонских лож «Брат» и «Побратим», активно участвовал в Майском перевороте (1903). В 1916-18 находился в Одессе в составе контингента сербских войск. Салоникский суд в 1917 году заочно приговорил Симича к 18 годам тюрьмы, и он долго скрывался в эмиграции в Австрии, Швейцарии, Франции. В середине двадцатых стал агентом ГПУ. Фамилия Симича значится среди официальных лиц, подписавших 5 апреля 1941 года советско-югославский договор о дружбе. После войны — посол Югославии во Франции и Турции.