Взгляни на дом свой, путник!
Шрифт:
– Я мечтаю, чтобы мэр нашего города свалился с острой задержкой мочи. И меня подняли бы ночью, как бывало раньше. Я бы тогда показал им, на что способен доктор с полувековым опытом, – говорил дядя. – Но разве мне повезет?! Мэр, вероятно, писает такой струей, что с ног может сбить.
Пьяненький дядя шел с вечеринки, предаваясь мечтаниям, и, понимая их несбыточность, тяжело вздыхал, как усталый арабский ослик. Все было позади, все! И детство в Херсоне, и бегство от голода в Баку, учеба на врача и война, война, война. Все четыре года – полевой хирург. С тех пор – только лечение людей. А потом все переменилось. Отъезд в Израиль, эмиграция. Точно прорубь с ледяной водой. А что впереди?
– Может, переехать в Цефат? Там, говорят, много пожилых людей, курорт, – бормочет пьяненький дядя. – И наверное, все нуждаются в урологическом лечении… Беда в том, что у меня нет разрешения на врачебную
– Не густо, – ответил я. – Думаешь, в Цефате ты сможешь открыто практиковать?
– Цефат – тихий городок. Не знаю, может быть… А что мне сделают? Сошлют в Сибирь? Так я с удовольствием… Правда, с голоду мы пока не умираем. Вдвоем с Фаней получаем пенсию – тысячу двести шекелей в месяц, это не так уж и плохо, – продолжает болтать пьяненький дядя. – А что, собственно, мы дали Израилю, чтобы требовать? А?! России я дал – лечил людей. Но Россия меня отблагодарила пинком в зад. Все страны мира платят своим гражданам пенсию, где бы они ни проживали. Все, кроме России. Нас лишили всего. Это же средневековая страна…
– Израиль? – отрешенно спросил я, занятый своими мыслями.
– При чем тут Израиль? – буркнул дядя.
– Ты ведь поносил Израиль, – засмеялся я.
– Нет, Россию… Израиль – тоже молодец, нечего сказать. – Дядя придержал шаг. – А вообще, я тебе скажу, – все хороши! Лучше всего в дороге.
«Да, пожалуй, в дороге неплохо», – думал я, направляясь в Цефат, или, как пишут часто, в Сафед.
Цефат и впрямь оказался тихим городком… Нет, не так надо писать о Цефате, по-другому.
Утро розовым младенцем занималось над Галилеей. Стояла весна месяца ияра пять тысяч семьсот пятьдесят второго года по иудейскому календарю. Казалось, время остановилось еще в те далекие времена, когда на третий день творения Всевышний сотворил растительный мир и, наделив его плодородием, сказал: «Да покроется зеленым покровом земля – травою, родящей семя, древом плодовым, приносящим плоды». Ездрилонская долина утекала изумрудным цветом к хмурым ото сна горам. Слабый сиреневый дымок отделялся от белых деревень, что лежали на пологих горных отрогах…
Так можно было бы описать встречу с Цефатом, городком, отданным во власть искусству и религии. Hо если религия стала правопреемницей города еще со времен разрушения Второго Храма, то искусство поселилось в этих местах сравнительно недавно.
Я бродил по стерильно-чистым улочкам, и тишина закладывала уши. Изредка с гомоном проходила группа туристов, и вновь тишина. Дома демонстрировали мавританский стиль зодчества. Как крепость, так и синагоги. Даже дансинг для подростков – в круглом дворе с фонтаном – точно декорация к спектаклю «Тысяча и одна ночь».
К вечеру центральная часть городка заполнялась праздно гуляющими людьми. Кого только нет: и японцы, и финны, и англичане, не говоря уж о наших, русских, истинно русских. Какой-то паренек играл на гармони флотские песенки. И пользовался успехом, а на мою попытку выведать, кто он и откуда, паренек весьма неохотно пояснил, что родом он из Вологды, зовут Владимиром, приехал в Израиль на заработки. Вот какие дела… Так вот, к вечеру вся эта вселенская толпа колобродила в барах, кафе, ресторанах, пиццериях, шашлычных, кебабных и прочих обжорках. Люди сидели на бульварах, в скверах, на видовых площадках, вызывая удивление, как разительно отличается вечерний Цефат от дневного. Особенно в Ханаанском квартале, одном из нескольких кварталов, на которые делится Цефат. Тут жили в основном религиозные евреи. В черных, отороченных мехом шляпах, из-под которых выглядывала еще и кипа, в черных лапсердаках и белых рубашках, черных чулках и башмаках. Кстати, не дай бог одежда окажется не чисто шерстяная, а с примесью льна. Или обувь не кожаная, а с примесью синтетики. Bеличайший грех! По стране колесит специальный автомобиль-лаборатория, которая проверяет одежду на «шаат нез», то есть на присутствие в богоугодной шерсти посторонних примесей. Не приведи господь обнаружить хотя бы следы льна или еще какой-нибудь вражины, даже в нитках, которыми пришиты пуговицы!
Раввин Исаак Нойман, советник по вопросам кошерности при раввинате Тель-Авива, свое дело знает круто. От каждого подозрительного лапсердака, на котором нет этикетки об отсутствии «шаат неза», раввин Нойман срезает кусочек ткани и проверяет в лаборатории. Если обнаружит следы льна – все, лапсердак запрещен к ношению.
Ортодоксальные евреи надевают впервые лапсердак в день
Законы Торы подчиняют себе еврея от рождения и до смерти. Законы тщательны и суровы, а одно их перечисление займет уйму времени, не говоря уж о толковании, на что уходит жизнь… К примеру, свод наставлений о Чистоте. Он включает самые разные области быта. От соблюдения чистоты природы до соблюдения женщиной ритуалов, связанных с физиологией. В свою очередь, наставления о Чистоте, наряду с прочими наставлениями, входят в состав трех основных заповедей, соблюдать которые надо даже ценой собственной жизни. Это запрет поклонения идолам, запрет пролития невинной крови, запрет незаконных половых связей. Отсюда и особое отношение к браку. Среди многих народов брак мужчины и женщины – нечто «курьезное», их мудрецы если и разрешают подобный союз, то из снисхождения к слабостям человека, не умеющего обуздать свою плоть. Недаром понятие святости непременно включает отказ от познания женщины. У евреев – иначе. Супружество – вовсе не уступка слабости человека, а Божья заповедь, долг и величайшее благо. Ибо первой заповедью из всех шестисот тридцати заповедей Торы является «Плодитесь и размножайтесь». Это совет, который Господь изволил сообщить Избранному народу раньше всякой другой премудрости. И ортодоксальные евреи свято блюдут волю Всевышнего. Сонную дрему улиц священного городка Цефата нередко тревожат вопли многочисленной ребятни. И если по улице шествует еврейка, то непременно за ней тянется колония детей, человек в пять—десять, и еще она толкает перед собой коляску с младенцем, и еще контуры фигуры женщины извещают о том, что она прилежно соблюдает первую заповедь Торы. Нередко рядом вышагивает муж. Гордый и независимый, как человек познавший истину. И в то же время с особо подчеркнутым уважением к своей жене. Как сказал мудрец, «если жена твоя невысокого роста, наклонись к ней и слушай слова ее», ибо «если хотите разбогатеть, воздавайте почести своим женам». Муж и жена по закону – два рода внутри рода человеческого. У каждого своя задача и свое предназначение, у каждого свои права. Мужчина – внешняя сторона мира, женщина – сокровенная, скрытая его сторона. Мужчина завоевывает и покоряет, женщина дает ему силу для свершений. Мужчина – ствол дерева, женщина – родник, питающий его. Поэтому женское начало более основательно, оно оставляет свой след в мироздании на веки вечные. Закон гласит: дети еврейки и нееврея являются евреями, в то время как дети еврея и нееврейки не могут считаться евреями…
Так они и живут, изучая Тору и плодя детей. Таких же истовых ортодоксов, как и сами. И тянется вся эта история из тысячелетия в тысячелетие. Исчезают страны, народы, цивилизации, а они продолжают свой мирской путь вопреки всем лишениям, гонениям, невзгодам, вызывая изумление, восхищение и злобу.
Толковать законы Торы – все равно что искать конец замкнутой окружности. Но не для дилетантов вроде меня. Для меня, человека сегодняшнего дня, многое кажется нелепым, смешным и наивным. А то и чуждым. Как можно в наше время скоростей и подозрительности народов друг к другу вести схоластические споры, словно ты один и живешь во всей Вселенной?..