Взорвать Манхэттен
Шрифт:
Пока Закатов раздумывал о правомочности и целесообразности активных действий, «Хонда» убыла в неизвестные дали.
Уже стояла глубокая ночь, Закатов хотел спать, но все-таки нашел в себе силы скомандовать, чтобы машину перехватила с целью проверки патрульно-постовая служба.
Известие о перехвате поступило ему лишь ранним утром, растревожив и без того взволнованный сон: в брошенной на обочине в соседнем районе «Хонде» обнаружены трупы двух неизвестных мужчин. По предварительной оценке трупы стали трупами благодаря многочисленным осколочным ранениям и тяжелым контузиям. Происхождение травм категорически не вязалось с бытовой версией взорвавшегося телевизора. По поводу же запроса на машину из ФСБ, милиция теперь настойчиво требовала объяснений.
Как истинный карьерист, Закатов давно усвоил для себя основное правило освобождения от ответственности:
Между тем начальник на телефонные звонки не откликался, и Закатов припомнил, что прошедший вечер тот провел на каком-то банкете, отчего дееспособность босса наверняка сильно пострадала, и сейчас ему не до служебного рвения и принятия взвешенных решений. Пришлось ограничиться советом старших коллег, ибо идти с докладом к начальнику отдела означало бросить тень на его заместителя, кому Закатов был непосредственно подчинен. Эта тень в итоге могла покрыть своим мраком многие достижения и вожделения. Коллективным разумом решили, не привлекая милиции, обитателей странной квартиры задержать, проверить «Ниву», а далее действовать по обстановке. Отдохнувшему экипажу «Волги» вменялось наблюдение за бойким американцем и установка на его машине радиомаяка.
С раздачей окончательных и радикальных команд Закатов спешить все-таки не стал: в квартире стояло затишье, «Нива» никуда не трогалось, оперативный состав не дремал, а вскоре должен был подоспеть вызванный на Лубянку Укрепидзе, которого следовало предварительно прокачать по возникшим вопросам, обнаружив в его реакциях ответ на главное: кто следил за ним с помощью смехотворно подловленной в качестве «левака» «наружки»?
Прибывший Укрепидзе был, как всегда, подчеркнуто корректен и невозмутим. Аккуратно подстриженные усики, крахмальный воротничок рубашки, костюм без единой складочки, глянцевый блеск штиблет. Внешне - менеджер средней руки.
Приветствовав Закатова степенным наклоном головы, остался стоять в дверях, ожидая приглашения присесть. Отношения двух оперов из разных карательных ведомств, погрязших в исторической неприязни, не отличали задушевность и доверительность, чему вдобавок способствовала специфика их личного вынужденного содружества.
После общих слов Закатов предъявил поднадзорному несколько снимков. На одних были запечатлены входившие в подъезд бандиты, на других - неустановленный следопыт.
Милиционер при взгляде на фотографии не проявил ни тени узнавания тех или иных персонажей.
– Внимательно смотрите!
– настаивал Закатов.
– Может, чего-то и вспомнится… - равнодушно недоумевал Укрепидзе.
– Хотя бы скажите, по какому поводу проводится опознание?..
– Пока не могу.
– А вот я пока не могу вспомнить.
– Хорошо, давайте пропуск…
В этот момент отзвонила «наружка».
– Они в «Ниве» и отъезжают!
– Задержать!
– воскликнул Закатов заполошно.
– По-моему, клиенты серьезно вооружены…
– Тогда - за ними!
Укрепидзе, как показалось, смотрел на него с легкой издевкой.
«Сейчас же в этот притон!
– промелькнуло в голове Закатова.
– Все обыскать, все проверить… Немедленно!»
Он с ненавистью посмотрел в ироничные глаза учтивого кавказца.
– У меня для вас вскоре будет много новостей!
– пообещал значительно.
– Из них состоит вся жизнь, - тонко заметил тот.
Выйдя из серого неуютного здания на Лубянке, Укрепидзе последовал к себе на работу. Он с трудом подавлял в себе раздражение после общения с гладким румяным выскочкой, из которого перла, как переквашенное тесто, значимость своей сопричастности к всеведущему и кровавому ведомству, подчиняться которому, увы, приходилось, играя в уважительную лояльность. Настроение было удрученным. Гэбэшники, похоже, принялись за его разработку. Впрочем, он из нее и не выходил, усилилось лишь напряжение незримого пресса. Вопрос: какой здесь мотив и повод? На фотографиях, предъявленных надсмотрщиком, он узнал двух человек: Жукова и Антифриза. Первый отпечатался в его памяти, как основной фигурант розыска, последнего он знал еще по временам службы в региональном отделе по организованной преступности: бандюга из кодлы Питона, патологический убийца. В группировке присутствовал агент, переданный по наследству пришедшему на место Укрепидзе оперу, и с агентом теперь следовало незамедлительно связаться.
Но Жуков?!.
Он прикинул, что находится в эпицентре непонятных, но острых событий. Сами собой взвесились вероятные опасности, проистекающие из его отступлений по службе. Обнаружилось три греха: взятка от псевдо-американца, недонесение об его истинном лице беглого спецназовца, ложь Закатову при опознании фотографий. Взятку, впрочем, следовало доказать, что являло собой дело невозможное, недонесение также отличалось сомнительностью своего факта, а узнавание или же неузнавание посторонних лиц вообще причислялись к туманным процессам загадочного человеческого сознания. Ни малейшей ответственностью перед уголовным законом тут не пахло. Разве - служебным недоверием, способным привести к увольнению со службы, однако, как и любой битый опер, Укрепидзе к бесславному окончанию своей карьеры был постоянно и обреченно готов. На благодарность системы, с аппетитом сжирающей своих преданных адептов, он не рассчитывал, убедившись в ее бессердечном изуверстве давно и категорично. Как и привык к постоянной угрозе возмездия за любой пустяковый промах. С другой стороны, трусливо замыкаться в кругу служебного нищего благонравия, означало всего лишь влачение существования и пресмыкания перед грядущей никчемной пенсией, и не более. В прошлых условиях тоталитарного государства подобная точка зрения была бы единственно верной, ибо винт, допустивший в резьбе люфт, отправлялся на невозвратную свалку, как, впрочем, и в сегодняшней демократической Америке, постепенно превращающейся в СССР. Но пенсия и льготы полицейского в Америке представляли существенную и несомненную ценность, а в России являли собой жалкую подачку. Посему, будь он с позором изгнан со службы, всегда мог найти в вакханалии российского разброда многоликие альтернативы, пристроившись на теплое место. И сейчас Укрепидзе в первую очередь интересовала сиюминутная живая выгода, складывающаяся в капитал, нежели лизание подметок начальственному сброду, то и дело менявшемуся в калейдоскопе коррупционных карьер. Таким образом, нынешнюю собственную игру, чья возможность выпала случайно и счастливо, следовало с оглядкой, но продолжать.
Из вестибюля метро, заполненного шумами электричек и рекламными объявлениями по радио, он отзвонил бывшему агенту. Разговор, состоящий из туманных фраз и полунамеков, обнадежил: агент сообщил, что тусуется в прежней колоде, чувствуя себя в ней довольно вольготно. Встречу назначили на вечер, в проверенном месте.
Всерьез огорчало одно: коли Жуков попал под наблюдение, добыча могла в любую секунду оказаться в чужих цепких когтях. Отбивать ее из этих когтей было делом бессмысленным, но помочь добыче бежать, дабы та прямиком угодила в его, Укрепидзе, силки, представлялось вероятным. Хотя и крайне рискованным. С другой стороны, он действовал в рамках закона, выполнял возложенные на него обязанности, а потому - какие претензии, господа?
Вернувшись на службу, он первым делом ответил на запрос из американского посольства, пытающегося выяснить криминальное прошлое двух эмигрантов: сведений нет. Какого черта ему надрываться, выясняя хитросплетения судеб каких-то мазуриков? По учетам не проходят, значит, гуд бай! Криминальные наклонности, в чем Укрепидзе был бесповоротно уверен, выявляет сам факт эмиграции, основанный на мотивах, лежащих вне политических разногласий. Ибо в основе криминала - авантюризм натуры.
С мстительным удовольствием отпечатав казенную отписку, он отметил ее лиловой печатью в секретариате, и передал в папку на подпись начальству.
От начальника секретариата и смазливой девчонки, сидевшей за канцелярской стойкой, веяло вежливой неприязнью. Он хорошо знал ее природу, она касалась его национальности. Сколько бы он не прожил здесь, все равно был и будет чужим для этих славян. И дети его, выросшие среди них, будут такими же чужими. Их удел - частный бизнес. А должности в государственном управлении придется приобретать за взятки, чтобы затем взятки брать и раздавать во имя сохранения достигнутых позиций и для последующих выдвижений. А он их научит этому топорному в стратегии, но тончайшему в тактике искусству, гарантирующему выживание среди тупой, продажной номенклатуры, узурпировавшей власть над географической третью планеты.