Взрослые в доме. Неравная борьба с европейским «глубинным государством»
Шрифт:
Сделка по спасению (этим стыдливым эвфемизмом именовали затеянную махинацию) была заключена и подписана в начале мая 2010 года. Европейский союз и МВФ согласились выделить греческому правительству около 110 миллиардов евро; это был самый крупный кредит в истории [10] . Одновременно была сформирована группа «надзирателей», так называемая «Тройка» – они представляли три организации, а именно: Европейскую комиссию (ЕК), исполнительный орган ЕС; Европейский центральный банк (ЕЦБ) и Международный валютный фонд (МВФ), – которая прибыла в Афины для реализации мер, призванных гарантировать сокращение государственного дохода Греции и переложить большую часть долга страны на беднейших греков. Даже умненькому восьмилетнему ребенку было понятно, что все это добром не кончится.
10
Треть из 110 миллиардов евро поступила от МВФ, то есть от налогоплательщиков государств-членов МВФ, иначе говоря, от налогоплательщиков большей части мира. Остаток предоставили налогоплательщики ЕС.
Навязывание банкроту новых кредитов при условии, что этот банкрот обязуется сократить свой доход, есть, по сути, жестокое и необычное наказание. Грецию фактически заставляли добровольно податься в вечную долговую кабалу. Своим «спасительным» кредитом и направлением в Афины «Тройки», ревностно принявшейся урезать доходы, ЕС и МВФ, если называть вещи своими именами, обрекали Грецию на пребывание в современной версии диккенсовской долговой тюрьмы, а ключ от камеры выбросили.
От долговых тюрем, напомню, со временем отказались, поскольку, несмотря на суровость условий заключения, они ничуть не мешали накапливать новые долги и не помогали кредиторам вернуть вложенные средства. Для развития капитализма в девятнадцатом столетии потребовалось отринуть абсурдное представление о том, что всякий долг священен; вместо того было введено понятие ограниченной ответственности. В конце концов, если все долги подлежат обязательному возмещению, с какой стати кредиторам вести себя ответственно? И почему на одни долги процент выше, чем на другие, почему часть займов признается рискованнее прочих? Банкротство и списание долгов стали для капитализма этаким эквивалентом представления об аде в христианской догматике – неприятно признавать, что он существует, но без него не обойтись; однако любопытно, что в двадцать первом столетии о полезности банкротства предпочли забыть ради преодоления неплатежеспособности греческого государства. Почему? Неужели ЕС и МВФ не понимали, что именно они делают?
Нет, они точно знали, что и как делают. Вопреки собственной обширной пропаганде, которая уверяла, что они пытаются спасти Грецию, предоставить греческому народу «второй шанс», оказать помощь в реформировании хронически слабой государственной власти и так далее, наиболее могущественные мировые институты и правительства отнюдь не предавались иллюзиям. Они прекрасно понимали, что проще выдавить кровь из камня, чем принудить банкрота возместить долги, выделив ему больше денег в кредит, особенно если заодно сократить его доходы в рамках заключенной сделки. От их взглядов не укрылось, что «Тройка», даже если той удастся конфисковать «столовое серебро» захиревшего государства, не сможет возвратить средства, пущенные на рефинансирование государственного долга Греции. Они знали, что пресловутый пакет «спасительных мер» (или «выкупа») есть не более чем билет в один конец – в долговую тюрьму.
Почему я уверен, что они это знали? Потому что они сами мне сказали.
Узники собственных планов
Став министром финансов пять лет спустя, я услышал это от них прямым текстом. Высшие должностные лица МВФ, министр финансов Германии, ключевые фигуры ЕЦБ и Европейской комиссии – все признавали, каждый по-своему, что это правда, что они предлагают Греции помощь, которую нельзя принимать. Более того, сделав свое предложение, они лишили себя возможности отступить.
Менее чем через месяц после моего избрания, в феврале 2015 года, в одном из тех гнетущих помещений без окон, залитых светом неоновых ламп, которыми изобилуют здания комплекса ЕС в Брюсселе, я обнаружил, что сижу напротив Кристин Лагард, директора-распорядителя МВФ, бывшего министра финансов Франции и бывшего вашингтонского адвоката высокого полета. В тот день она грациозной походкой вплыла в здание, облаченная в гламурную кожаную куртку, и рядом с нею я выглядел серым и скучным в своем деловом костюме. Это была наша первая встреча, мы дружелюбно побеседовали в коридоре, а затем перешли в зал заседаний для серьезного разговора.
За закрытыми дверями, в присутствии нескольких помощников с каждой стороны, предмет беседы сделался серьезным, но тон оставался дружелюбным. Кристин позволила мне обрисовать в основных чертах собственное видение причин и характера ситуации в Греции, а также выдвинуть ряд предложений по исправлению текущего положения. Некоторое время она согласно кивала. Казалось, мы нашли общий язык и оба стремились установить хорошие отношения. Под занавес переговоров, уже направляясь к двери, нам выпал шанс на короткий, мимолетный, но полезный во всех отношениях тет-а-тет. Кристин одобрила предпринятые мною шаги, поддержала мое стремление облегчить долговое бремя страны и понизить налоговые ставки в качестве необходимых условий для восстановления экономики Греции. Но затем она поведала мне кое-что еще, спокойно и откровенно. Вы, конечно, правы, Янис, сказала она. Цели, которые перед вами ставят, попросту недостижимы. Но вы должны понимать, что мы слишком много вложили в эту программу. Мы не можем отступить. Доверие к вам зависит от вашего согласия выполнять намеченную программу [11] .
11
Под определением «программа» скрываются принудительные меры «Тройки» по бюджетной консолидации и реформам (так называемые условия выделения «спасительного» кредита), целью которых декларировалось восстановление экономики Греции и способности ее правительства заимствовать средства у частных инвесторов. На самом деле она подразумевала радикальное сокращение заработной платы и льгот, повышение налогов и распродажу «семейного серебра» ради выгоды кредиторов. Также обратите внимание, что Лагард сказала «они», а не «мы». Это лишнее подтверждение того факта, что МВФ последовательно отвергал ряд важных условий, навязываемых Греции европейскими членами «Тройки». Тем не менее, эти разногласия никогда не побуждали фонд применить право вето. В конечном счете, пускай официальные лица МВФ выразили свою озабоченность и даже принесли извинения Греции, фонд осознанно поддерживал абсурдные решения европейских держав.
Именно так и было сказано. Директор МВФ призналась министру финансов обанкротившейся страны в том, что политика, навязанная его стране, никуда не годится. Не потому, что ее трудно реализовать. Не потому, что вероятность успеха невелика. Нет, Кристин честно признала, что эта политика не спасет нас ни при каких условиях.
С каждой встречей, особенно с умнейшими и менее сдержанными в оценках чиновниками «Тройки», у меня укреплялось ощущение, что я наблюдаю не просто противостояние «их» и «нас», хороших и плохих. Скорее, на моих глазах разворачивалась подлинная драма, достойная гения Эсхила или Шекспира, драма, по сюжету которой заядлые интриганы попадали в ловушку собственных планов. В этой жизненной драме, очевидцем которой мне выпало быть, сакральное правило Саммерса насчет инсайдеров сработало в тот самый миг, когда они признали свое бессилие. Все чиновники старательно уходили от комментариев, официальная позиция сводилась к отрицанию всего и вся, а трагические последствия тупика, куда нас загнали, копились и множились, как говорится, на автопилоте, усугубляя растерянность «европейцев», возненавидевших саму ситуацию за то, что та лишила их власти над событиями.
Ведь они – директорат МВФ, ЕС, правительства Германии и Франции – вложили изрядный политический капитал в программу, которая ввергала Грецию в пучину банкротства, обрекала греческий народ на невыразимые страдания и вынуждала нашу молодежь массово эмигрировать; как следствие, альтернативы не было: греческий народ, по их мнению, обязан страдать дальше. Что касается меня, политического выскочки, доверие ко мне зависело от того, соглашусь ли я проводить эту политику (бесполезную, как считали сами инсайдеры) и стану ли пропагандировать ее среди аутсайдеров, которые меня избрали, поверив, что я отличаюсь от былых политиков-неудачников.
Трудно объяснить это ощущение, но я не испытывал враждебности по отношению к Кристин Лагард. Наоборот, мне было приятно общаться с этой умной, доброжелательной, очевидно уважавшей меня женщиной. Моя вера в человечество нисколько не пошатнулась бы, доведись мне узнать, что лично она всегда выступала за более гуманное решение «греческой проблемы». Но личные отношения не имели значения. Она была ведущим инсайдером, и потому ее главным приоритетом являлись сохранение политического капитала инсайдеров и минимизация любого вызова их коллективной власти.
Доверие, как и торговля, опирается на достижение компромиссов. Для каждой покупки существует вариант выбросить деньги на ветер. Укрепление моего положения в контактах с Кристин и прочими ключевыми фигурами означало, что придется пожертвовать доверием Ламброса, того бездомного переводчика, который заставил меня поклясться, что я позабочусь о людях, в отличие от него самого, еще не утонувших в пучине банкротств, поглощавшей нашу страну. Подобную сделку, как ни крути, никогда не свести к персональному выбору. А потому в раскладе, который стал оформляться достаточно рано, мое удаление со сцены рисовалось все более необходимым.