Взятие Вудстока
Шрифт:
Тут зазвонил телефон, и Скотт бросился к нему так, точно тот был спасательным кругом. Он снял трубку, помолчал, слушая.
– О да, – ответил он в трубку и снова замолчал. – Хорошо, – наконец, сказал он. – Хорошо, хорошо, хорошо. Спасибо. Я ему скажу. Да, они приедут сюда и оформят все счета, какие им потребуются. Я обо всем позабочусь.
Скотт положил трубку и, сияя, повернулся к Майку Лангу.
– Хорошие новости, мистер Ланг, – сказал он. – Мы с вами встретимся здесь завтра и позаботимся об удовлетворении всех ваших нужд. А сейчас, если вы будете любезны подписать несколько типовых документов, мы начнем с того, что положим ваши деньги на банковский счет.
Вручив Майку документы, которые ему следовало подписать,
Майк объяснил, что в течение следующего месяца с небольшим вудстокцы будут регулярно вносить в банк деньги и что для транспортировки их потребуются определенные меры безопасности.
– Мы предоставим вам бесплатную охрану транспорта, на котором будут перевозиться эти средства, – сказал Скотт. – Мы готовы высылать к вам охранников по первому же вашему звонку. Если потребуется, я лично буду сопровождать ваши деньги.
Пока Скотт тараторил, Майк обстоятельно прочитывал каждое слово, стоявшее на каждом из выданных ему листков бумаги. Он знал, что к чему и что почем. Если бы ему пришлось уравновесить свой «порше» на одной ладони, а Дженис Джоплин на другой, он управился бы с этой задачей без каких–либо затруднений.
В следующие тридцать дней Скотт Петерсон честно выполнял все им обещанное. Он и его подчиненные действительно сопровождали большие мешки с наличностью от моего танцевального бара до Уайт–Лейкского национального банка. И когда курчавый и длинноволосый Майк Ланг появлялся в банке, все, кто в нем работал, сияли улыбками и разражались раболепными приветствиями.
К первому августа на магистрали 17Б для машин, направлявшихся в Уайт–Лейк, было отведено уже три полосы. Полиция штата установила в месте соединения 17Б и 55–го постоянный пост. Человеку, глядевшему с верхушки тамошнего холма, казалось, что поток идущих по всем трем полосам машин нескончаем. Заторов по счастью не было, однако это значило, что и людей в Уайт–Лейке становится все больше. По оценкам полиции, через две недели, в день открытия фестиваля, их должно было набраться сто тысяч, а, возможно, и больше.
Местные жители пребывали на грани паники, и отцы города поняли: нужно что–то предпринимать. На следующий после нашего с Майком визита в банк день мне позвонил член бетелского городского совета, сказавший, что совет подумывает об отзыве моего разрешения на проведение фестиваля музыки и искусства. Если решение будет объявлено недействительным, у совета появится возможность прикрыть Вудсток и все собравшиеся в городе люди разъедутся по домам.
– Это самая большая глупость, какую вы можете сделать, – решительно сказал ему я. – Вы никогда больше не получите другого шанса вдохнуть жизнь в Уайт–Лейк, Бетел и весь наш край. Мы стоим на пороге величайшего бума, какой когда–либо переживала экономика города. После окончания фестиваля, мы сможем договориться с «Вудсток Венчерз» о ежегодном его проведении в Уайт–Лейке. Мы обратимся в подобие массачусетского Танглвуда или шотландского Эдинбурга. А это означает, что в экономику города будут каждый год вливаться огромные деньги. Мы получим ежегодный приток туристов, внимание и уважение всей страны. И город воскреснет из мертвых. Мы сможем поднять цены на недвижимость, создать налоговую базу, которая даст нам лучшие школы и позволит усовершенствовать городскую инфраструктуру. На деньги, которые вы станете получать, можно будет привести в божеский вид весь регион. Вы понимаете, что перед вами открывается путь, который позволяет разбогатеть каждому жителю города?
– У нас на это другая точка зрения, – ответил он. – Грязные хиппи губят город. Они занимаются сексом в озере, разгуливают голыми у всех на виду. Они, того и гляди, начнут насиловать женщин. И что тогда? Жители города засыпают совет жалобами и требованиями отменить фестиваль. Мы обязаны что–то сделать, и сделать сейчас.
«Ну почему самые большие на свете дураки непременно становятся политиками?» – спросил я себя. И, повинуясь наущениям возродившегося во мне пессимиста, сделал то, что всегда делал в таких ситуациях, – запаниковал. Помчался во временный офис Майка Ланга, в «Президентское крыло», и рассказал ему об этом разговоре.
Майк выслушал меня и улыбнулся. Вот он–то паниковать не стал. Я искал в его карих глазах хоть какие–нибудь свидетельства озабоченности и отчаяния, но находил лишь спокойствие и уверенность. Он снял трубку с телефона – одного из двухсот, установленных к тому времени в «Эль–Монако», – и позвонил кому–то из своих людей. А в ожидании ответа снова взглянул мне в лицо, улыбнулся и сказал:
– Не тревожься, Элли. Мы знали, что это случится. У нас все под контролем, малыш.
Два часа спустя на наш двор мягко опустился вертолет. Из него на землю спрыгнула команда адвокатов, очень хорошо одетых и очень нью–йоркских. Одной из них была блондинка – точная копия Фэй Данауэй. Элегантный черный костюм, золотистая блузка под коротким черным жакетом, туфли с высокими каблуками на самых красивых ногах, какие я когда–либо видел. Золотистые, как у Фэй, волосы; высокие и словно бы хрупкие скулы – как у Фэй; оставляющее общее впечатление красоты и ума лицо – опять же, как у Фэй. Я влюбился в нее, как только он подошла ко мне и представилась. Да, знаю – я гей. Но ведь существуют люди, которые, едва попавшись вам на глаза, заставляют вращаться стрелку вашего компаса. Она назвала мне свое имя – Хлоя как–то там, однако в голове моей стоял уже такой туман, что я ничего запомнить не смог. Да и какая разница, как ее звали? Для меня она была Фэй Данауэй.
Мы прошли в офис Майка и приступили к разработке нашей стратегии. Фэй рассказала о том, что сделала ее команда юристов для обеспечения поддержки фестиваля на уровне округа и штата. По ее словам, все необходимые разрешения высших правительственных органов были ею получены. С этим все было в ажуре – комар носа не подточит. С юридической точки зрения мы были чище чистого. Затем Майк поговорил о том, как нам надлежит вести себя сегодня вечером, на заседании городского совета. Он задал мне несколько вопросов, ни одного из которых я сейчас уже не помню. Что я помню, так это мои фантазии о том, как я уговариваю Фэй сбежать со мной на край света. Да, и помню, что я то и дело напоминал себе: когда смотришь на нее, старайся не обслюнявить рубашку.
Майк сообщил нам свои решения насчет того, кто будет выступать первым, и что должен говорить каждый из нас, если совет предоставит ему слово. Адвокаты добавили к этому собственные рекомендации и к концу дня мы были уже полностью готовы к встрече с советом.
В восемь вечера Майк и адвокаты расселись по лимузинам и тронулись в путь, – нам предстояло проехать по 55–му шоссе одну милю до школы в Коунэонга, района Бетела, названного в честь племени американских индейцев, давным–давно истребленного будущими бетелианцами. Я ехал отдельно, в моем «бьюике».
То был один из моментов, решавших соответственные судьбы «Эль–Монако», моих родителей, жителей Уайт–Лейка и мою собственную, момент, в который обезумевшие горожане готовы были оторвать мне яйца и сделать из них сережки. И однако же единственным, о чем я мог думать, была та женщина. Я, гомосексуалист. Вы только представьте.
Маленький участок дороги, отделявший нас от школы, покрывала тысяча колдобин. Вообще говоря, одного этого разбомбленного шоссе должно было хватить, чтобы местные жители поняли: деньги нужны им позарез. Но нет. Их пуще всего заботило другое – что могут сделать хиппи с их лужайками и озером, плюс собственная беспомощность, отсутствие средств, которые позволили бы им защититься от этого кошмара.