Взятие Вудстока
Шрифт:
Сознание мое зарегистрировало происшедшее, однако мною владела такая похоть, – да и рука Джима сжимала мое лицо с такой силой, – что ни о чем другом я думать попросту не мог. Однако в это мгновение два мира – Уайт–Лейка и Манхэттена – внезапно соединились и что–то во мне сказало: это правильно.
Словно только того и ждавший Боб подскочил к нам и громогласно потребовал: «Дай и мне попробовать!». Он отнял мое лицо у Джима и поцеловал меня точно таким же голодным поцелуем. Теперь аплодисменты и хохот стали еще более бурными.
– Пап, подмени меня сегодня у кассы, – попросил я отца. А затем Джим, Боб и я направились, приплясывая, к хижине номер два, чтобы всю ночь исполнять там танцевальные номера в постановке Боба Фосса. «Любовь на Бродвее!» – раз за разом ликующе восклицал я.
В Нью–Йорке я предавался сексу преимущественно втайне и нередко в гей–клубах наподобие «Моего древка». Геи не решались флиртовать или демонстрировать привязанность друг к другу на публике, за это их могли арестовать или, и того хуже, избить. Опасения подобного рода заставляли нас запираться в наших внутренних чуланах страха и стыда. Однако, когда появились вудстокцы, оказалось, что все и каждый из них, включая и геев, флиртуют со всеми прочими, – и даже средь бела дня.
Хэнк был мускулистым чернокожим парнем ростом примерно в пять футов и десять дюймов. Он родился и жил в штате Нью–Мексико, а услышав о фестивале, бросил все, сел в машину и покатил прямиком в Бетел, где устроился даровым рабочим на строительство сцены. В какой–то из дней я заправлял наш бассейн дешевым дезинфицирующим средством, и тут ко мне подошел Хэнк, спросивший, нельзя ли ему поплавать.
– Можно, – ответил я, указав, впрочем, на плакат, гласивший: «Правила пользования бассейном. Спасатели отсутствуют. «Эль–Монако» не несет ответственности за потопление, за писающих в бассейне детей и за все остальное, что может случиться в воде. Вы плаваете на свой страх и риск.»
– Насчет плавания голышом тут не сказано, – заметил Хэнк.
– Нет, ничего такого список запретов не содержит, – согласился я.
Хэнк сложил на краю бассейна джинсы и футболку и прыгнул в воду, войдя в нее, точно нож. Ух ты, думал я, глядя, как вода омывает его совершенное, поблескивающее тело.
– «Эль–Монако» предоставляет любые массажные услуги, в том числе и с использованием масла, каждому черному богу, который купается голышом, позволяя всем любоваться водой, поблескивающей на его мускулистом, крепком теле, – сообщил я плавающему Хэнку.
Он остановился и, вертикально держась на плаву, повернулся ко мне:
– Хмм. Белые чуваки меня не часто массируют.
Похоже было, что он обдумывал такую возможность, – а может, и просто разыгрывал меня. Наверняка я сказать не мог.
– Мой первый чернокожий изнасиловал меня, когда мне исполнилось десять, – сказал я. – И продолжал насиловать до двенадцати. Все происходило в подвале моего дома. Ему было лет двадцать. А тебе сколько?
– Тебя что, возбуждают черные? – спросил он.
– Нисколько, – ответил я. – Ну, может, когда они берут меня силой. Мне так больше нравится.
– Ну да, – сказал он. – Мне тоже.
Лето 69–го обратило скромное, запущенное бунгало номер два в дворец любви. Однако помимо сексуальных эскапад происходило и кое–что еще, оказавшие на меня влияние не меньшее. Поскольку наше мотельное дело оживилось, я нанял немалое число рабочих, молодых людей, сильно отличавшихся от тех, с кем мне приходилось сталкиваться прежде. Иногда меня поражал самый простой разговор с ними. И главное, я обнаружил, что многие из приехавших на Вудсток мечтают о таких вещах, о каких средний ньюйоркец –гей онр или «нормальный» – даже не думает. Однажды я разговорился с парнем по имени Стив, которого нанял в качестве прислуги и уборщика. Мы с ним стояли перед «Президентским крылом» – он только что закончил уборку комнат.
– Чем займёшься, когда все это закончится? – поинтересовался я.
– У меня отложено немного денег. Куплю земельный участок и поселюсь на нем с подружкой, – ответил он.
– И где же? – спросил я.
– Мы присматриваемся к нескольким городкам на северо–востоке Вермонта, за Сент–Джонсбери. Там красивые места, а в округе Каледония есть свободная земля.
– Но что ты там делать будешь?
– Ну, знаешь, просто жить. Построим дом, сад разобьем. А работа какая–нибудь всегда найдется, – он улыбнулся – невинно, по–мальчишески. – Заведем детишек и заживем себе, понимаешь?
– А не заскучаешь по всяким вещам, которые можно найти только в больших городах?
– Это по каким же? – спросил он. – Я вырос в Нью–Йорке, видел, как отец работает чуть ли не круглые сутки. Домой он приходит пьяным, орет на маму и на всех остальных. Деньги у него, конечно, есть, но больше ничего. Я так жить не хочу. Города умирают, друг, понимаешь?
– А вот мне нужен город, – сказал я. – Это единственное место, где меня когда–либо принимали за своего.
– Человек должен сам принять себя, внутренне, иначе ему своего места не найти, – сказал он так, как может сказать только человек двадцати одного года – прямо, прозаично и при этом немного претенциозно. Однако слова его попали прямо в мое больное место.
Каждое утро вудстокцы, прежде чем отправиться на ферму Макса и заняться подготовкой к концерту, приходили в нашу блинную, что позавтракать тем, что состряпал в этот день папа. Как правило, они ограничивались английскими оладьями и кофе, однако меню наше читали с удовольствием. И к большому моему удивлению и радости, юмор его до них доходил.
– Послушай, Эллиот, – окликал меня кто–нибудь из них. – Я нынче оладьи Этель Мерман попробовал. Дороговаты, конечно, Эллиот, но недурны.
– До чего же мне нравится стряпня Барбры Стрейзанд, – говорил другой, – только у меня от нее нос закладывает, понимаешь?
Посмеивались вудстокцы и над моими плакатиками, причем многие сразу понимали: они были отдушиной, без которой я не перенес бы долгие годы мотельного безумия.
Один из этих ребят просто ошеломил меня, когда спросил, всего лишь наполовину шутливо:
– Когда ты покажешь нам в твоем контркультурном кинотеатре «Короля червей», а, Эллиот? По–моему, самый подходящий для такого места фильм, нет?
Ставший культовой классикой фильм «Король червей», вышедший на экраны в 1966–м, рассказывал о солдате, который, спасаясь во время Первой мировой от немцев, прячется в сумасшедшем доме. Оказавшись там, он пытается освободить его узников – и это ему удается, но не раньше, чем он и сам малость трогается умом.