Взятие Вудстока
Шрифт:
А кроме того, я смутно сознавал, что, позвонив Майку Лангу и приведя фестиваль в Бетел, я переступил через границы, очерченные для моей натуры. И занял вдруг место куда более приметное, чем то, к какому я привык. Да, я проводил музыкальные фестивали, однако они особого внимания к себе не привлекали – собственно, не привлекали никакого, оставаясь словно бы невидимками. Люди, которые делали нечто значительное – Марк Ротко, Теннесси Уильямс, Трумен Капоте, – принадлежали к другой вселенной. Я не был им ровней. Так что же изменилось? – гадал я. Стал ли для меня толчком «Стоунволл»? То, что я открыто проявил себя на новом для меня, более глубоком уровне – на уровне моего гнева и мужества? В дни восстания я определенно
Конечно, я питал сомнения, и не такие уж и бессознательные. Возвращаясь в мотель и понемногу приходя в себя, я начал понимать весь масштаб случившегося в закусочной. Возможно, те люди были правы. Не исключено, что все может закончиться очень плохо. Толпы в пятьдесят тысяч человек Уайт–Лейк ни разу еще не видал. При таком скоплении людей без осложнений не обойтись. И что может произойти, если людьми этими вдруг овладеет паника?
По счастью, у самого меня времени на панику не было. Едва въехав на «бьюике» в наш двор, я понял, что точку возврата мы миновали. Парковка его была забита грузовиками, лимузинами, тягачами с прицепами – и машины эти все прибывали. Майк Ланг вызвал свою армию и теперь она нагрянула сюда во всей ее силе. Одно только число стоявших на парковке легковушек и грузовиков привело меня в восторг, смешанный с легким испугом. Заполненной наша парковка никогда не бывала, а теперь – вот вам, пожалуйста. И на меня ниспало с небес, точно большой мешок с цементом, откровение: Эта штука живет собственной жизнью, и мощи в ней столько, что контролировать ее я не смогу.
А затем мне явилось видение чистой отваги и ликования. В центре парковки стоял посреди дикого хаоса мой папа – стоял, точно бесстрашный матадор, направляя машины в разные части наших владений. Его большие ладони, ладони кровельщика, указывали то в одну сторону, то в другую. Он руководил скрипучими грузовиками и фешенебельными легковушками так, точно они были его работниками. Одетый в обычный свой вечно заляпанный смолой комбинезон и рубашку с короткими рукавами, не скрывавшими его могучих рук, он казался квинтэссенцией простого работяги, который внезапно стал королем. И я видел – папа испытывает наслаждение. Прожив жизнь, состоявшую из разочарований и неудач, он остался готовым к большому делу, а какие оно может сулить неприятности – на это ему явно было наплевать.
Это был его праздник – возможно, последний, подумал я, вспомнив о неладах с папиным здоровьем. И ему хватило отваги пойти навстречу этому празднику как то подобает мужчине.
В нашей конторе мама с апломбом актрисы–неудачницы, наконец–то выпущенной на сцену, разговаривала по телефону. Звонки от людей, желавших заказать комнату, поступали непрерывно. Мама заполняла регистрационные бланки, до сей поры валявшиеся у нас без всякого дела. И тем временем отвечала на вопросы в ее хорошо знакомой мне манере.
– Дорогуша, мы в кредитных карточках ничего не понимаем… Мы не резервируем комнаты, в которых нет кондиционеров… В одних комнатах вода есть, в других нет… Послушайте, дорогуша, у меня нет времени на разговоры… Вы приезжаете, мы находим для вас место, э?… Нет, чеков не присылайте. Пришлите наличные. Сколько? Пришлите две сотни и мы что–нибудь придумаем.
Стоило ей положить трубку, как телефон зазвонил снова. Я поднял ее, сразу же положил и передал телефон Майку Лангу.
– Все эти звонки, Майк, будут мешать вашему жонглированию на натянутой проволоке, – сказал я.
Ланг позвонил в несколько мест и через пару часов телефонная компания прислала к нам небольшую армию, состоявшую из грузовиков и телефонистов, которые установили в мотеле кучу аппаратов, чтобы ими могли пользоваться и сам Майк, и его люди. Установили они и телефон–автомат, – чего я безуспешно добивался от компании в течение последних трех лет.
У конторы уже толпилось около сотни вудстокцев – техников, снабженцев, мусорщиков – всех их требовалось как–то расселить. А скоро должны были появиться и другие.
Впервые за историю «Эль–Монако» все его комнаты оказались заполненными. Мама стояла за столом конторы, принимая деньги и раздавая ключи, даром что ни один их них ни к каким замкам не подходил.
– Вы попробуйте его, дорогуша, – говорила она очередному постояльцу. – Может подойдет, может нет. Кто его знает?
И взмахом руки отсылала беднягу.
Мотель приобрел новый устойчивый статус: «Свободных мест нет».
А тем временем, прилетали и улетали вертолеты. От использования простыней мне пришлось отказаться – теперь они представляли собой слишком большую ценность, – вместо них я пометил посадочную площадку отмытыми добела досками и камнями. Вскоре в городок начали прибывать вереницы лимузинов, «порше», «корветов» и мотоциклов – это съезжался обслуживающий персонал Вудстока. Такого количества дорогих машин Уайт–Лейк не видел с двадцатых годов, в которые его регулярно посещали главари мафии и бутлегеров.
В тот же день, несколько позже, Майк Ланг попросил меня посидеть с ним в нашем танцевальном баре и обсудить расселение людей Вудстока. Когда я вошел в бар, Ланг уже сидел там за длинным столом со Стэном Голдштейном, главой службы безопасности фестиваля, двумя незнакомыми мне мужчинами и несколькими своими помощниками.
Майк встал и познакомил нас:
– Это мои партнеры, Эллиот, Джон Робертс и Джоэл Розенман.
Оба поочередно пожали мне руку.
Джон Робертс, в ту пору двадцатишестилетний, имел резко очерченное лицо, широкую улыбку, темно–каштановые волосы и общий облик выпускника дорогой частной школы. Сказать по нему, что он когда–то состоял в хиппи, было нельзя, а уж сейчас–то Роджерс на хиппи определенно не походил. Несмотря на свою молодость, человеком он был достаточно зрелым и несколько суховатым. Я уже читал о нем в газете и знал, что деньги, на которые организуется фестиваль, принадлежат ему. Наследник большого состояния – отец его владел сетью аптек и производством зубной пасты, – Робертс закончил Пенсильванский университет и успел послужить в армии лейтенантом.
А вот Джоэл Розенман был человеком, мгновенно производившим сильное впечатление. Темные волосы, темные глаза, большой нос, широкая улыбка и пышные усы, которые, на мой взгляд, придавали ему легкое сходство с мексиканским bandito. Подобно Робертсу, Розенман был выпускником университета «Лиги плюща», а именно Йельского. Сын выдающегося ортодонта, он вырос на Лонг–Айленде. Еще ребенком Розенман выучился играть на гитаре, а после Йеля разъезжал по стране с рок–н–ролльной группой, – что и позволило ему сменить образ выпускника частной школы на образ хипстера–гитариста, хотя, по мне, от него по–прежнему веяло властью и деньгами.
– Я читал о вас в газетах, ребята, – сказал я. – Так что, вы все же решили остановиться на комедии положений?
Все, сидевшие за столом, рассмеялись и немного расслабились.
Робертс и Розенман познакомились осенью 1966–го на поле для гольфа, а год спустя поселились на Манхэттене в одной квартире. Чем они собираются заняться в жизни, ни тот, ни другое представления не имел, однако Робертс располагал свободными средствами, которые он мог вложить в любое сулящее прибыль дело. К 1968–му они надумали сделать на телевидении комедийный сериал о двух людях, у которых, как выразился Розенман, «денег больше, чем мозгов». Главные герои его каждую неделю затевали новое дело, запутывали его донельзя, однако в последнюю минуту ухитрялись как–нибудь да спасись от результатов собственной некомпетентности. Я вполне мог отождествить себя с любой из таких комедий, а то и сыграть в ней главную роль.