Взятие Вудстока
Шрифт:
Мне все это не нравилось – нисколько – и я терялся в догадках о том, чем собираются заниматься эти люди. Продавать наркотики? Наркотиков вокруг и так было хоть пруд пруди и в большинстве своем бесплатных. Я снова подошел к «главному», сказал, что хочу отменить нашу договоренность и вернуть ему деньги.
– Нет, невозможно, – сказал он. – Сейчас ресторан закрыт на ремонт. Блинчиков захотел? Пошел ты на хрен со своими блинами.
Тогда я очень вежливо попросил его зайти, когда у него найдется время, ко мне в контору и рассказать нам о своем ресторане.
Несколько часов спустя «главный» и его помощник, сильно смахивавший на Франкенштейна, очень высокий, очень смуглый и очень толстый, появились в моей конторе. Они сразу же дали нам ясно понять, что
Я же, наконец, сообразил, что эти двое – вовсе не те люди, с которыми я заключил сделку.
– А где тот человек, с которым я договаривался? – спросил я.
– Джонни? Его вызвали в Сицилию, на важное совещание по планированию бизнеса, – ответил главный. – А мы перекупили у него аренду. Вам что, купчую показать?
– Джонни? – переспросил я. – По–моему, его звали Томми.
– Нет. Томми у нас отродясь не было.
Я заговорил было о том, что никаких соглашений с ним не заключал, что договаривался с Томми. Началась перепалка, закончившаяся тем, что Франкенштейн ударил папу. Драться я не мастак, никакого понятия о карате и приемах самообороны не имею, а в школьном спортзале я даже по канату залезть высоко не мог. Однако во мне было шесть футов и один дюйм росту, плюс тридцать фунтов лишнего веса, да и силы у меня тоже хватало. Увидев, как папа падает на пол, я взбеленился. На шум прибежала, прихватив папину бейсбольную биту, мама. Ее преимущество также составлял рост, но только малый. При своих четырех футах десяти дюймах она с легкостью наносила низовые удары – по ногам. В общем, мы втроем накинулись на гангстеров, наибольший ущерб нанесла им, орудуя битой, мама, и вскоре они, ругаясь, бежали из конторы.
Мы позвонили в бетелскую полицию. В конторе появилась парочка патрульных, коротко остриженных, в зеркальных очках, задала нам несколько вопросов и коротко переговорила с главой гангстеров. А затем проинформировала нас о том, что вся эта проблема по нашей же вине и возникла. Ведь это же мы устроили вторжение хиппи в Уайт–Лейк, так что все связанные с ним неприятности – наших рук дело. Значит, придется нам с ними смириться.
Мама, папа и я незамедлительно провели совещание совета директоров мотеля, на котором было решено, что на срок пребывания здесь гангстеров «Кумушкина блинная» останется для нас закрытой. Если мы будем вести себя тихо, возможно, и гангстеры поступят так же. Кроме того, сказали мы себе, они, скорее всего, просто собираются торговать здесь наркотиками, а с таким же успехом можно торговать льдом в Арктике. Так или иначе, до восемнадцатого августа, после которого Бетел вернется в коматозное состояние, а блинная обретет прежний свой статус – пустого, безжизненного заведения, только и ждущего, чтобы его кто–нибудь купил, – нам следует держаться от нее подальше.
К тому же, у нас и без нее забот хватало.
Билеты на концерт приобретались у нас музыкальными и просто магазинами, концертными бюро, владельцами газетных киосков и бесконечными любителями музыки. Но как бы ни было велико число проданных билетов, оно и близко отражало размеры скопившейся на ферме Ясгура толпы.
На поросшей травой земле , которую Макс отвел под фестиваль, вырос средних размеров город. Десятки тысяч людей бродили по нему, музицировали, валялись на одеялах и ночевали в палатках, легковушках, фургончиках. Люди всех цветов кожи, каждой, какая только существует этнической, религиозной и расовой принадлежности собрались воедино, создав подобие огромного человеческого лоскутного одеяла. Газеты печатали сделанные с воздуха фотографии этого городка, внушавшие одновременно и благоговение, и ужас. Объем и плотность его населения были такими, что фотографиям просто трудно было поверить.
Команда вудстокцев построила вокруг отведенной для фестиваля территории изгородь, чтобы не дать толпе загубить сельскохозяйственные угодья Макса. Однако толпа все росла и росла, и было ясно: изгородь эта долго не простоит. К пятому августа все уже поняли, что прежние прогнозы – от пятидесяти до семидесяти тысяч человек – были до смешного ошибочными. Теперь полиция оценивала положение так: пятнадцатого августа на открытии фестиваля будет присутствовать самое малое двести тысяч человек и вполне возможно, что это число возрастет до пятисот тысяч.
По большей части толпа была настроена мирно, однако в ней все же случались споры, перепалки, а изредка и драки. Силы безопасности «Вудсток Венчерз» были рассчитаны на то, чтобы управляться с гораздо меньшим числом людей. Если же эту толпу вдруг обуяет злоба или склонность к насилию, восстановить порядок сможет только Национальная гвардия. Все мы начинали понимать, что сидим на дремлющем вулкане, который, если обойтись с ним неправильно, уничтожит значительную часть нашего региона.
По мере того, как толпа приобретала все большие и все более пугающие размеры, усиливалась и неприязнь Уайт–Лейка к Тейхбергам. Проявления вандализма стали ежедневными. Проезжавшие мимо нашей территории люди выкидывали на нее набитые отбросами мусорные мешки. По ночам перед получившим недавно новое название «Крылом Фэй Данауэй», да и перед многими бунгало тоже вырастали кучи конского навоза. Из проносившихся мимо нас машин летели камни, окна нам теперь били на регулярной основе. Немаловажное для нас оборудование – в том числе и купленную недавно газонокосилку – у нас просто–напросто украли. Вандалы пробирались по ночам в наши владения и лили в бассейн красную краску, отчего вода в нем приобретала цвет крови. На внешних стенах мотеля раз за разом появлялись хулы и угрозы. Мы оказались в осаде.
Все это подействовало на папу самым странным образом. По мере того, как росла толпа вудстокских зрителей и враждебность местного населения, папа становился человеком все более сильным и живым. Стычки с враждебно настроенными горожанами пробудили в нем воина. Теперь он, расхаживая по нашим владениям, носил свою бейсбольную биту с гордостью, которой я прежде никогда в нем не замечал. На территории мотеля то и дело появлялись компании юных хулиганов, осыпавших нас угрозами. Большая часть столкновений с ними сводилась только к угрозам, но время от времени случались и попытки прямого нападения.
Как–то раз папа загодя подготовился к появлению хулиганья, происходившему теперь уже ежедневно. Он подогнал к входу в нашу контору свой зеленый пикап, на дверцах которого было выведено белыми буквами «Кровельная компания Уайт–Лейка». В кузове пикапа стояла печурка, а на ней бак со смолой. Папа разжег печурку и разогрел смолу, так что, когда к конторе приблизилась шайка хулиганов, у него все уже было готово. Он окунул в бак швабру и сказал, что обмажет смолой каждого, кто посмеет приблизиться к конторе. А затем взялся за плоскую лопатку, которой размешивал смолу, и принялся забрасывать ее ошметкам хулиганов. Видели бы вы, как он при этом хохотал. Какое удовольствие получил, когда юнцы побежали прочь из наших владений, а он метал им вслед смолу, стараясь попасть по затылкам.
И это был человек, который провел жизнь согбенным, понурившим плечи, терпевшим поражение за поражением – не только от жизни, но и от жены, что ни день бранившей его. Ныне же он стал королем в замке – в замке, до отказа забитом людьми. Он ежедневно сопровождал доставлявшиеся в банк мешки с наличными: наш мотель наконец–то обрел платежеспособность. И теперь, когда мимо папы проезжала машина с враждебно настроенными горожанами и из нее неслись издевки, он показывал им пальцем на нашу переполненную парковку или на стоявший у конторы транспарантик «Свободных мест нет». Ему хотелось, чтобы все, кто живет в Уайт–Лейке знали: дела у нас идут лучше некуда. По временам же, слушая брань, которой его поливали из проезжающей машины, он просто покачивал перед собой ладонью с лежавшей на ней бейсбольной битой, словно давая понять, что готов помериться силами с любым желающим.