Взятие Вудстока
Шрифт:
Голос его, спутать который ни с чем было нельзя, прокатывался по 17Б, точно звуки грозы. Он отражался от холмов, долин и озер, примыкавших к ферме Ясгура и к «Эль–Монако», и приходил к нам, поднимая нас над заботами дня, внушая веру в то, что все на свете возможно. Я смотрел в сторону фермы Макса и улыбался. Пойти на концерт я не смог, и потому концерт пришел ко мне.
Следующий день оказался таким же безумным, как предыдущий, и с каждым проходившим часом безумие его лишь нарастало. Сразу после полудня этой субботы, и сразу после очередного ливня, я сидел на передней лужайке мотеля – вернее, на том, что от нее осталось, – стараясь успокоить вымазанного
– Вы спятили? – закричал я. – Тут же людей полно. Еще задавите кого–нибудь!
Мотоциклист снял с головы шлем, и на плечи его упала длинная грива каштановых волос. Собственно говоря, это была мотоциклистка в черной кожаной куртке поверх джинсовой рубашки. Не произнеся ни слова, она слезла с мотоцикла, тут же повалившегося на землю. Лицо ее было красным, и я вдруг увидел, что большие глаза ее расширяются, становясь еще больше. Она стояла передо мной, слегка приоткрыв рот и молчала. Дождь только что промочил ее насквозь, а опустив взгляд пониже, я понял, что она беременна. Между ног ее каплями стекала вода, но не дождевая. «Господи, – подумал я. – Это и вправду то, что я думаю?» У женщины только что отошли воды!
Я понимал – необходимо что–то предпринять, и поскорее, но сознавал также, что я не лучший из кандидатов на исполнение такой работы. Начать с того, что я и представления–то не имел, какая первая медицинская помощь тут требуется. В школе я напрочь завалил биологию, потому что не мог заставить себя препарировать лягушку. Я и героин, да и все, что требовало инъекций, обходил стороной, поскольку боялся уколов. Я, может быть, и выглядел мужчиной дородным и дюжим, но где же сказано, что мистер Дородный–и–Дюжий непременно должен уметь принимать роды?
Театральное появление этой девушки возвратило к жизни с десяток накачавшихся наркотиками хиппи, за миг до того бессознательно валявшихся на земле. Теперь они столпились вокруг меня, разглядывая девушку так, точно она была существом с другой планеты.
– Ничего себе, – сказал один из них. – Она же щас родит.
– Есть среди вас врач или санитарка? – в отчаянии спросил я.
Хиппи, мужчины и женщины, переглянулись.
– Не–а, – ответила одна.
– Нет, друг, – подтвердил другой.
– Ну так, помогите, хотя бы, занести ее в мотель, – закричал я. Я и двое хиппи сцепили руки, так что получилось подобие сиденья, на котором мы и оттащили девушку в бар. Пока наше шествие медленно продвигалось к нему, откуда–то прибежал с бейсбольной битой в руке встревоженный шумом и гамом папа. Мы опустили девушку на пол, и папа тоже понял, что она того и гляди родит.
– Вызови помощь, пап! – велел я. Он побежал куда–то, ошеломленный и намертво сбитый с толку. Куда – я и понятия не имел.
У одного из хиппи, видимо, заработали вдруг нейронные связи, и он объявил:
– По дороге до нас никто не доберется, друг. Там все стоймя стоит.
«Вот жопа, – подумал я. – А ведь он прав!»
– Кто–нибудь, позвоните в полицию штата, – сказал я хиппи, – объясните, что у нас женщина рожает и нам срочно нужна помощь. Мотель «Эль–Монако». На 17Б, в Уайт–Лейке.
Несколько человек припустились бежать – почему–то в разные стороны. Я повернулся к девушке, взглянул в ее испуганные глаза, становившиеся с каждой секундой все большими и большими. Ей было от силы лет двадцать. И когда она завопила от боли, крики ее пробились сквозь пелену моего ужаса, и я начал действовать.
– Все обойдется, – сказал я девушке, и заглянул ей под юбку, решив, что именно там находится место, требующее особого внимания. А потом спросил: – Ничего, если я сниму с вас трусы?
Рядом с девушкой присела женщина лет тридцати с небольшим, подсунула под ее голову сложенный свитер – вместо подушки. А после начала гладить девушку по голове.
– Все обойдется, маленькая, – повторяла она. – Не беспокойся, мы о тебе позаботимся.
Прочие хиппи тоже опустились рядом с ней на пол, наперебой произнося слова утешения и ободрения. Теперь беременную окружали коленопреклоненные люди. Я осторожно стянул с нее трусы и вдруг вспомнил, что видел в каком–то телефильме человека, оравшего ровно в таком случае: «Вскипятите воду! – а затем: – Тужься!». Впрочем, что я понимал в подобных делах? Зачем мне нужен кипяток, я и знать–то не знал, и потому просто завопил:
– Тужься!
Теперь уже и хиппи, с облегчением обнаружившие, что знают, как им себя вести, последовали моему примеру и заорали:
– Тужься! Тужься! Тужься!
Лежавшая на полу безымянная роженица набрала в грудь побольше воздуха, героически взвизгнула и поднатужилась. Женщина, гладившая ее по голове, зашептала:
– Как у тебя здорово получается, милая, какая ты умница. Главное, не останавливайся.
Я продолжал бессмысленно выкрикивать: «Тужься!», надеясь, что из этого хоть какой–нибудь толк да выйдет. И ведь вышел. Между ног девушки появилась верхушка маленькой, темной, волосатой головки. Я взволновался так, что едва к потолку не подскочил. И тут же услышал восторженные клики.
– У тебя получается! – завопил чей–то голос.
– Малыш вылезает! – подтвердил другой.
– Вот щас как родим! – торжествующе воскликнул третий.
Не зная, что делать дальше, я просто поддерживал головку младенца, а юная женщина все тужилась, тужилась,
– Тужься, милая, тужься, – повторял я. – Еще немного – и все.
И тут до меня дошло: вот это и называется родовыми муками. Юная мать обливалась потом, хватала ртом воздух и тужилась что было мочи. «Ой, нелегкая это работа – родить младенца на свет» – подумал я. И черт знает, какая мучительная. Бедная девочка с огромными глазами и каштановыми волосами трудилась изо всех сил, одолевая сопротивление собственного тела. Ткани его разрывались, я увидел кровь, увидел слезы. Но за слезами, наполнившими ее глаза, я увидел и яростную решимость.
Голова уже полностью вышла наружу.
– Ты справляешься, леди, – хором грянули хиппи, – ты справляешься! Не останавливайся, давай!
И внезапно произошло нечто совершенно иное, новое: я обнаружил, что держу на ладонях крохотное дитя Вудстока – девочку. И девочка эта плакала. Хор завопил с новой силой:
– Девочка! Леди, ты же девочку родила! Девочку!
На какой–то миг голова моя опустела словно бы навсегда. Я сохранил лишь одну способность: дивиться чуду. А после понял, что так же, как дитя все еще связано с матерью длинной окровавленной пуповиной, так связан с нею и я, – даром, что в течение многих лет связи мои с женщинами были периферийными, и это еще мягко сказано. Кровь, внутренности, ничем не прикрытое материнское естество. Все это было естественным, подлинным и, право же, таким неопрятным.