Я Береза, как слышите меня
Шрифт:
Зарулила. Вдруг вижу, капитан показывает руками: сделай, мол, еще один полет. Пошла снова на взлет. Аэродром наш был расположен почти на берегу Каспийского моря так что, летая по кругу, мы большую часть маршрута проходили над водой. И вот, выполняя разворот над морем, слышу, как раздался хлопок, другой - и мотор самолета заглох. Винт остановился. Наступила жуткая тишина...
Автоматически я дала ручку управления от себя, перевела машину на планирование - это чтобы не потерять скорости и не упасть вместе со штурмовиком в море. Затем тоже все делала по инструкции: убрала газ, выключила зажигание, перекрыла пожарный
Вот я вижу, что до аэродрома не дотяну - придется садиться прямо перед собой. Но что это? Вся земля изрыта глубокими оврагами! Если садиться на них это конец! А тут по радио слышу взволнованный голос командира полка Козина: "Что случилось? Что случилось? Отвечайте!.."
Ответить я не могу: у меня нет передатчика. Да и не до ответов сейчас все мое внимание приковано к земле. Замечаю узенькую полоску между оврагами. Решаю приземлиться на нее и для лучшего обзора открываю колпак кабины, выпускаю шасси...
Стоит ли говорить, как мучительно долго тянулось время. Но в какое-то мгновенье машина коснулась земли, бежит по ней, а я всеми силами стараюсь ее удержать, не дать ей свалиться в овраг и усиленно торможу. Самолет понемногу замедляет бег, останавливается. И когда, выскочив из кабины на крыльцо, я смотрю вниз, то с ужасом вижу, что шасси моей машины остановилось на самом краю оврага, на дне которого множество скелетов погибших животных.
Осмотрела самолет - похоже, невредим. Все вроде бы на месте, все цело, только очень много заплат на крыльях и фюзеляже - весь изрешечен. Досталось бедному "илюшину" в последних боях под Орджоникидзе. Он грудью своей защищал подступы к Закавказью и к нефтяным районам Грозного, Баку. Досталось, должно быть, и мотору - вот теперь и сдал. Я знаю, что мотор самолета в бою испытывает большие перегрузки, перенапряжения и к концу своего ресурса начинает капризничать. Но все-таки что с ним? Почему заглох?.. Бензин есть, масло тоже. Правда, некоторые приборы, контролирующие его работу, отказали. Но я никого не виню, не на кого не в обиде. Знаю, что в бою летчику приходится порой резко, с форсажем давать газ, резко убирать, пикировать на больших оборотах, набирать высоту, не щадя мотора.
И вот теперь, когда я летала на нем по прямой, на заданной высоте, на определенной скорости и оборотах мотора, следила за показателями приборов, создавала наивыгоднейший режим для мотора, не насиловала его, а он заглох... Знала я, что как только мы, молодые летчики, овладеем самолетом Ил-2 полностью, он будет списан, а мы поедем на завод получать новые. Но от этого не легче.
Вдруг замечаю, что по полю в мою сторону мчится санитарная машина и бегут летчики.
Первым, оставив машину, запыхавшись, с санитарной сумкой на боку, показался доктор Козловский.
Сейчас, найдя меня целой и невредимой, Козловский запричитал, вытирая пот и слезы на своем морщинистом лице:
– Голубушка ты моя, целехонька! Как же я счастлив!...
К вечеру мотор штурмовика был осмотрен, отремонтирован и опробован. Самолет развернули от врага в сторону моря, и капитан Карев, как самый опытный летчик полка, взлетел и благополучно приземлился на аэродроме.
На второй день был выстроен весь личный состав нашей части. По какому случаю никто не знал, но вот слышу:
– Младший лейтенант Егорова, выйти из строя!
Посторонились мои товарищи, пропустили меня вперед из задних рядов. Я шагнула из строя неуверенно и застыла: "Что-то будет? Припишут сейчас вынужденную посадку по моей вине. Не умеет, мол, эксплуатировать мотор. Чем докажу?"
И вдруг командир полка торжественно произносит:
– За отличный вылет на самолете Ил-2 и за спасение вверенной вам боевой техники объявляю благодарность!
– Служу Советскому Союзу!
– ответила я после большой паузы срывающимся голосом.
Факир
И пошли полеты, с каждым разом все сложнее, ответственнее - в зону, на бомбометание, на стрельбы. В горах, в пустынной местности, у нас был свой полигон. Там стояли макеты танков, пушек, железнодорожных вагонов, самолетов с белыми крестами - они служили мишенями для учебных атак. Сколько раз набрав высоту, я вводила штурмовик, в крутое пикирование, давила на все гашетки и яростно атаковала цели. Затем наша группа приступила к полетам строем в составе пары, звена, эскадрильи.
Меня вместе с Валентином Вахрамовым определили в третью эскадрилью. Командир ее, лейтенант Андрианов, выслушав наш рапорт о прибытии в его распоряжение, долго молчал, посасывая трубочку на длинном чубуке. Запомнился с первой встречи: высокий, черноглазый, с обветренным лицом, в черном кожаном реглане, в черной кубанке с красным верхом, сдвинутой на брови. Реглан его был подпоясан широким командирским ремнем, на котором висела кобура с пистолетом, а на другом, тоненьком, ремешке, перекинутом через плечо, висел планшет с картой, да не просто висел, а с шиком почти касаясь земли. Весь его облик и поведение говорили о том, что я уже не мальчик, а повидавший виды комэск, хотя по годам не старше вас.
– Так вот, - наконец произнес комэск, не вынимая трубки изо рта, - кто из вас быстрее и лучше освоит штурмовик, научится метко бомбить и стрелять, хорошо держаться в строю- того беру к себе ведомым в первый же боевой вылет...
Попасть ведомым к опытному ведущему - о чем другом можно было мечтать? Хороший ведущий может быстро собрать группу взлетевших за ним самолетов, точно провести по намеченному маршруту и вывести на цель, которую порой не так легко отыскать на искромсанной бомбами и снарядами земле, он умеет хитро обойти зенитки, истребительные заслоны противника и, сообразуясь с обстановкой, нанести удар. Не случайно гитлеровцы и с воздуха и с земли прежде всего старались сбить самолет ведущего. Собьют - строй рассеется, и будет ни точного бомбометания, ни прицельных стрельб боевое задание не выполнено. Чтобы научиться мастерству ведущего, надо было побыть ведомым и выжить.
В первых боевых вылетах ведомый повторяет действия ведущего. Ему надо удержаться в строю, и времени взглянуть на приборную доску, обнаружить "мессеров", заметить разрывы зенитных снарядов никак не хватает. Ему некогда вести даже ориентировку, и частенько он не знает, где летит. Больше всего гибло летчиков-штурмовиков в первые десять вылетов.
Валентин Вахрамов легко и быстро осваивал штурмовик. Мы с ним упорно соревновались : кто же из нас, все-таки, будет у комэска ведомым? Но вот однажды...