Я буду жить до старости, до славы...
Шрифт:
Теперь из области подсознательного. Конечно, у меня нет никакого намерения «пленить» Т<ихонова> («обжиг бога»), но в то же время как бы и есть. И я представляю себе то и другое. Ясно, это то, что называется женской психологией и «сложной женской душой». Теперь, забыв «страдания юности», я не задумываюсь над тем, хорошо это или плохо. Но меня интересует, бывает ли исключен сексуальный момент в близости мужчины и женщины — совершенно или нет. Уверяю вас, что Тихонов привлекает меня исключительно как мастер. Но эти думы? Впрочем, глупо. Копание собственного пупа. Надо много писать и подготовлять максимум.
Я хотела бы быть «душой общества» в лучшем смысле этого слова. Очень. Я хотела бы быть окруженной особенным каким-то вниманием и, пожалуй, обожанием…
Борька говорит, что очень любит меня. Его родня — тоже. А мне этого мало. Ма-ло.
Чувствую себя отвратительно. Глаз болит, насморк, голова.
Ох. К Тих<онову> не поехала. Звонила — говорит, приезжайте. О, конечно, я и не хочу никаких намеков на что-либо. Дура я. Ничего и быть не может. Иринка отнимает все время. Муська такая шваль, такая дрянь. Неужели
244
В иллюстрированном литературном журнале «Красная панорама» (1923–1930) были опубликованы в 1929 году стихотворения Берггольц «Цыгане в городе» («О, табор в городе! О, табор…») (1929. № 33. С. 15) и «Сеятель» («В скважину между землей и небом…») (1929. № 52. С. 4).
Тихонов все скажет. Я уверена, что он не будет стесняться. Только бы найти тот тон, простой и хороший. Конечно, я хочу его заинтересовать, как человек, как поэт (шепотом… а… как женщина? Ну чт'o это!?) нет, только как первое, второе — глупость. Глупое мое самолюбьице. Есть ли у меня самомнение? Да.
Езжу в ИИИ. Меня охватила дружеская, напряженная, хорошая атмосфера. Хочется работать, учиться — не хуже других. Опять захотелось живой общественной работы, посещения лекций, конспектирования книг и т. д. Насколько сил хватит, буду стараться. Ирка занимает все больше времени, хотя она спокойный ребенок. Она — мое солнышко, мое счастье. Много-много люблю ее. Домашняя жизнь; ненависть к отцу. Он ругает меня, не пропускает случая уколоть «шеей матери», орет о битье морды, о том, что я проститутка (по поводу накрашенных бровей). Из-за того что я должна, я чувствую себя все время виноватой, должной заискивать. С отчаяньем я пью молоко, боюсь взять яйцо, масла. Роковые слова «на шее» горят передо мною, жгут и мучат меня. Господи! Я все, все отдам. Но только бы освободиться от этого чувства виноватости и приниженности. Я знаю, что этого не должно быть, ведь они мне родители, я страдаю от деликатных и неделикатных намеков и попреков, сознание «на шее» не дает мне спокойно учиться и жить. Я так давно ничего не писала. О! Когда я буду помогать Иринке — она не будет так чувствовать себя. Скорее бы деньги, деньги, деньги.
Да, я давно не писала. Все думаю. Это ничего, перерыв необходим. Неужели я бездарь, что так сомневаюсь в себе?
В субботу пойду к Н<иколаю> Т<ихонову>. Как он нравится мне, какой он — по стихам — интересный, большой.
Но я не хочу увлечься. Нет, не хочу.
Из «Мол<одой> Гвард<ии»> [245] мне стихи вернули. Это меня обескураживает все-таки.
Я дрожу над каждой соринкою, Над каждым словом глупца [246] .245
Берггольц могла посылать свои стихи в Ленинградское отделение издательства «Молодая гвардия», либо, что вероятнее, в одноименный ежемесячный журнал в Москве, выходивший в 1922–1941 годах.
246
Цитата из стихотворения Ахматовой «Дал Ты мне молодость трудную…» (1912).
Я тут как-то написала откровенное письмо Ахматовой. О том, как мне хочется говорить с ней о ней, как хочется новых людей, как боюсь их снисходительности и т. п. Она ждет меня к себе, хочет поговорить со мной. Родная! Ну и пусть ты «сволочь», как определяет Миша [247] , но ты чуткая и хорошая. (Либерализм. Ну, а что ж мне делать?)
Но это же глупо, если я боюсь, что я глупа и наивна?! Нет, я не глупа.
Милые девочки у нас на курсе! Люблю их. Хочется собрать их у себя, устроить весело. А отец глупит — «каждый рубль должны экономить, если должны». Господи, что ж за жизнь тогда?
247
М. Ф. Чумандрин.
Борьки долго нет. У Тих<онова>, наверно, или у Фромана [248] . Счастливый. Лодырь только. Наш ВГКИ делают специальным фак<ультет>ом в ЛГУ. С одной стороны — правовой — это хорошо, с другой — страшновато. Ну, в пятницу узнаем все.
Ай, надо учиться! Надо работать много.
Была у Тихонова. После, когда уже лежала с Борисом в постели и воспроизводила в памяти день, было отчего-то больно от воспоминаний.
248
С поэтом и переводчиком Фроманом (наст. фам. Фракман) Михаилом Александровичем (1891–1940) и его женой Идой Наппельбаум Берггольц сблизилась, когда они поселились в писательском Доме-коммуне. См. также прим. 322.
Устрою себе праздник, попишу до Бориса, отложив рассказ, который мог бы быть интересным, если бы вдумчивость и не спешка, боюсь, что Горелов не примет. Думаю, что д<е>л<а> Барта [249] проконспектирую завтра, послезавтра сдам книгу. Жизнь мне сегодня положительно нравится. (Проснулась Ирка.)
Нет, жизнь уже не нравится мне. Отец пришел, «не допивши», ругается, хамствует, я ненавижу отца…
249
Имеется в виду граф Фердинанд Георгиевич де Ла Барт (1870–1915) — историк западной литературы. Автор перевода «Песнь о Роланде» (СПб., 1897), книг «Шатобриан и поэтика мировой скорби во Франции» (Киев, 1905), «Разыскания в области романтической поэтики и стиля» (Киев, 1908), учебного пособия «Беседы по истории всеобщей литературы» (ч. 1. Киев, 1903; изд. 2-е. М., 1914). См. о нем: Ф. Г. де Ла Барт / Публ. П. Р. Заборова // Наследие Александра Веселовского: Исследования и материалы. СПб., 1992. С. 328–340.
Маму только жаль, маму мою.
Не могу ничего писать. Как много хотелось записать нового, хорошего, значительного.
Жить хорошо. Но я боюсь смерти. А вдруг я умру. Была у Т<ихонова>. Какой он славный, простой, душевный. Он сказал: «Я рад всякому свежему человеку». Он приглашает бывать у него. Его жена [250] — прелестная женщина, умная, культурная. (Уже немолодая… слегка пришепетывает, как и Тихонов). Они, мне кажется, очень дружны. У них совместная жизнь, интересы, много прожитого. Она мне очень нравится. Я хотела бы, чтоб и я ей нравилась… (Как наивно звучит.) Конечно, я увлечена Тих<оновым>, но так, как, например, Ахматовой (Анн<а> Горенко). Хорошо, что всякие «задние мысли» отходят действительно на задний план.
250
Неслуховская (в замуж. Тихонова) Мария Константиновна (1892–1975) — художница, режиссер кукольного театра. В 1920—1940-е годы квартира Тихоновых была литературным центром Ленинграда. «Тихонов вел у нас в институте семинар по поэзии, — вспоминал И. Рахтанов, — и часто приглашал студентов к себе. Жил он тогда открытым домом на Петроградской стороне, на Зверинской, 2, куда можно было зайти и по надобности и без нее и где всегда тебе были рады. Превосходный рассказчик, влюбленный в свое искусство, Николай Семенович соперничал в нем с Марией Константиновной Неслуховской, своей женой, богато одаренной этим же талантом. И было совсем не просто решить, кого же из них слушать — его или ее: оба владели устным словом блистательно» (Рахтанов И. Рассказы по памяти. М., 1971. С. 60).
Я хочу бывать у него, интересовать его, как всякий по-настоящему свежий человек, но Борька напрасно стал бы кричать на меня. Я не увиливаю сама от себя, нет. Я люблю Борьку. Я хочу долгой дружбы с ним, настоящей, какой-то особенной, вживчивой… Душа в душу.
Я хочу тягостно-сладких ночей с ним, пусть порою бесстыдных, сладострастных и мучительных.
Я хочу, чтоб он был культурней. Он, в сущности, очень некультурен. Диапазон его не широк. Какие мы дубины по сравнению с женою Тихонова. Она говорит о своей молодости, о небывалом культурном подъеме 1905–1917 г<одов>. Т<ихонов> показывает мне журналы 1921—<19>23 г<одов>. Тогда кипела культурная жизнь, вернее, литературная. Дрались, отстаивали, боролись. Мне очень хочется теперь принимать такое же участие. Попрошусь в редакцию журнала, кот<орый> должен выходить при нашем ИИИ [251] . Переведусь из типографии в кол<лекти>в ИИИ. М<ежду> п<рочим>, нас разгоняют, т<о> е<сть> переводят в ЛГУ [252] . Жаль профессуру. Не знаю, что будет.
251
В этот период ГИИИ находился в состоянии реорганизации, и, возможно, коллектив института предполагал издавать свой журнал.
252
Дочь директора ГИИИ Ф. И. Шмидта П. Ф. Шмидт вспоминала об этом времени: «Понемногу разваливались и Высшие курсы искусствоведения: постановлением коллегии Наркомпроса от 16 сентября 1929 г<ода> были закрыты второй и третий курсы словесного и изобразительного отделов ВГКИ, а пролетарская часть студенчества, не свыше 150 человек, была переведена в ЛГУ на соответствующие отделения. Для студентов четвертого курса ВГКИ были организованы ускоренные занятия с тем, чтобы выпуск четвертого курса был произведен не позже 1 мая 1930 г<ода>» (Шмидт П. Ф. Воспоминания об отце // Российский институт истории искусств в мемуарах. С. 202).
Боюсь, не исключили бы из КСМ [253] . Борьку-то, наверно, исключили… Ох, только бы остался он в ИИИ. А то его предки будут обвинять меня, что он вылетел.
Мечтаю о лете. О провинциальном городе, пораженном мною. (Мещанство-то сказывается!) [254] О большой академической работе. Люблю Бориса.
Но сегодня чувствую себя плохо. Надо кончать рассказ и кое-что переписать. Пора приниматься за вымогательство денег. Волосы мои падают, как жаль их, надо лечить.
253
Коммунистический союз молодежи.
254
Возможно, ремарка Берггольц о мещанстве — реакция на публикацию в журнале «На литературном посту» статьи М. Горького «О мещанстве» (1929. № 4–5. С. 7—13), которая затем вызвала дискуссию о мещанстве в быту и искусстве, продолжавшуюся в подборках «Писатели о мещанстве» (1929. № 6. С. 15–29), «Деятели искусства о мещанстве» (1929. № 11–12. С. 81–91).