Я - машина
Шрифт:
Роман и Вадим лежали в спальне на кровати и диване.
Александр Петрович регулярно проведывал их и приговаривал:
– Потерпите, голубчики. Пусть сейчас вам плохо, но вскоре вы будете понимать друг друга, как самого себя и все будет в порядке. Операция прошла успешно, была опасность того, что вы останитесь парализованными на всю жизнь… но все закончилось благополучно.
Александр Петрович улыбался, потом снова садился за компьютер и рассматривал свои причудливые графики.
Теперь
«Теоретически, – рассуждал Александр Петрович, – я мог бы просто передать воспоминания одного человека другому, этого было бы достаточно, чтобы они друг друга полностью узнали и поняли. Но это далеко не так! Чтобы по-настоящему понять человека, нужна не только его память, а частичка его собственной логики, мироощущения. Один человек, прыгая со скалы, ощутит радость полета, другой – ужас. Это никак не передашь словами. Это не поддается законам памяти. И почему, например, мы считаем, что те же нищие – несчастны? Почему мы удивляемся, что они не стремятся восстановить прежнюю свою жизнь? Может быть, потому, что в своей жизни они нашли что-то такое, что лучше простой обывательской человеческая жизнь? Может, это – полная свобода. Свобода от работы, семьи, друзей, и самое главное – это одиночество, которое для некоторых людей может быть слаще меда. Но всего этого нам не понять. Вот если мы могли бы прожить жизнь нищего с его ощущением мира, возможно, мы увидели бы в этом нищем нечто большее, чем просто жалкого человека. И, может, даже позавидовали бы ему!»
***
Через несколько дней оба пациента окончательно пришли в себя. Первым делом попросили воды, а потом обвинили доктора в том, что он маньяк, и пригрозили судом.
– Что вы с нами сделали? – спросили они одновременно.
– Я сделал вас счастливыми, – с жаром ответил Александр Петрович, – Теперь вы будете понимать друг друга, как самого себя. Но прежде… Скажите мне, что вы чувствуете? Снилось ли вам что-нибудь?
Роман прошептал:
– Мне снились кошмары. Я видел, как кто-то большой и страшный постоянно наказывает меня, избивает и запирает в туалете с выключенным светом. Я не могу дать ему отпор, мне больно и тоскливо. Я даже боюсь желать ему смерти и желаю ее себе.
– Это же… Это же мое детство, – прошептал Вадим, – А большой и страшный человек – это мой отец.
– Да я знаю, – ответил Роман, не глядя на него, – Я все знаю. Я знаю, почему ты не дал ему отпор, я знаю, почему ты не любишь женщин. Я знаю, что ты нашел во мне. Мне страшно и холодно. Я так одинок, так одинок.
Александр Петрович осторожно возразил:
– Но ведь вы такой оптимист и весельчак!
– Не знаю, – отвечал Роман, – Теперь мне плохо, я хочу спать, я страшно устал. Но не могу уснуть, моя голова забита всякими глупостями. Я пытался придумать вечный двигатель и систему алгоритмов для наилучшего выживания в нашем обществе. Какой-то бред!
– Я всегда об этом думаю, – посмотрел на него Вадим, – Ложусь спать, но лежу с открытыми глазами часа два-три и думаю о мире. Придумываю всякие вещи.
– Это ужасно, – покачал головой Роман, – Как можно жить со всем этим? С этим бредом. С этим страхом. С этой невыносимой тоской, с этими болезненными воспоминаниями, с этими снами, которые кажутся более настоящими, чем реальность! И…с этой чертовой любовью… Вадим смотрел на него немного искоса. Совсем чуточку скривившись. Александр Петрович внимательно слушал. Весь обратился во внимание и слух.
– И теперь я знаю, почему Вадим стал художником, – продолжал Роман, – Я-то всегда думал, что рисовать начинают только одни придурки, которым в жизни больше нечем заниматься. Он пошел учиться рисовать, я поступил на экономический факультет. Я думал, что он просто глупый, молодой, несерьезный, теперь я знаю… У него не было выбора. Это не он выбрал свою судьбу. А судьба выбрала его. Только рисуя, он мог жить. Теперь мне все понятно. Кроме одного…
– Чего же? – Александр Петрович чуть наклонился вперед.
– Что будет с нами дальше? – подал голос Вадим, гневно посмотрев на доктора, – Это для вас мы уникумы. А на самом деле – уроды. Сумасшедшие с раздвоением личности.
Александр Петрович принялся убеждать его, что после непродолжительного курса реабилитации все придет в норму. А сам старался не вспоминать о странных переменах в личностях Лайки и Графа. Конечно, если у собак может быть личность.
– Черт. Не хочу здесь больше оставаться! – воскликнул Вадим, спрыгнув с кровати, – Немедленно верните мне мою одежду и выпустите отсюда! Я этого так не оставлю! Это вмешательство в личную жизнь и нанесение тяжких телесных!
Александр Петрович грустно повесил голову.
И вдруг заметил, что Роман сидит неподвижно, обхватив колени руками и глядя в пол.
– Роман, что с вами? – с участием поинтересовался Александр Петрович, – Вам плохо?
– Нет. Мне просто не хочется ни о чем говорить. Грусть прошла и… мне хорошо.
Вадим нервно одевался, бормоча угрозы и ругательства. Александр Петрович хотел было сказать еще что-нибудь, но вдруг раздался звонок в дверь. От неожиданности Александр Петрович вздрогнул. Вместе с ним вздрогнул Роман. Лишь Вадим оставался холодным и спокойным. Звонок повторился снова.
– Надеюсь, это милиция, – осклабился Вадим, – Вас посадят. Вы маньяк! Вы нас изуродовали! Какого черта мне сейчас так хреново, как никогда в жизни не было?!
– Вам больно? – спросил Александр Петрович, не обратив внимания на все остальные слова.
– Да, черт побери, мне больно! Представьте, что вашу душу выворачивает наизнанку!
В глазах Вадима стояли слезы. Он задыхался. И отвернулся, чтобы никто не видел, если вдруг он заплачет.
Звонок повторился снова и стал тренькать все настойчивей.
– Наверное, это кто-нибудь с работы, – предположил Александр Петрович и отправился открывать.