Я — МОЛОТ ПРОТИВ ВЕДЬМ
Шрифт:
— Прошу тебя, только не так! — она сорвалась на крик: — Не-ет!
— Amen. — закончил брат.
Теперь ее руки были плотно привязаны, тело примотано к столбу. Федор отошел на шаг назад и полюбовался делом рук своих. Он сказал:
— Ну вот...
Радость переполняла его сердце настолько, что он никак не мог найти нужных последних слов. Все же надо было что-то сказать:
— Знаешь, я так счастлив сейчас, что прощаю тебя от всего сердца за всю боль, которую пережил по твоей вине! Ты умрешь страшной смертью, и я благодарен тебе за это. Я всегда буду хранить в своей душе воспоминание о тебе. — потом его голос зазвучал
Не слушая криков Светы, полностью погрузившись в себя, Федор плеснул на сестру керосином из приготовленной фляги и разлил остальное на хворост у столба.
— Не хочешь прикурить? — спросил он и чиркнул спичкой.
Пока костер разгорался, Федор искал лучший ракурс для съемки. Он привязал сестру лицом на восток, поэтому лучше всего было снимать из глубины алтаря. Там висела всего одна икона, покрытая чернотой от времени. Это была большая доска, чудом сохранившаяся в запущенной церкви. Лик был неразличим. Федор мельком глянул на образ и стал под ним. Да, вот отсюда надо снимать.
Света уже кричала не переставая. Пламя набирало силу, поднимаясь благодаря керосину все выше. Огненная змейка тронула подол облитого огнеопасной жидкостью платья, лизнула его и кинулась вверх. Она беспомощно, отчаянно забилась в веревках. Крик Светы перешел в надрывный ужасный вой, потом из-за дыма она закашлялась, захрипела, застонала. Она испытывала дикую боль, а впереди было еще море этой боли, а за ним — смерть!
Повалил густой дым, Федя досадливо поморщился. Он опасался, что дым скроет подробности мук жертвы. Он уже весь растворился в моменте, которого столько ждал.
Снимая аутодафе, Федор испытывал нечто необыкновенное, сверхреальное, будто принял галюциногенный препарат. Внутренним оком он видел свою полусгнившую душу и лечил ее огнем. Страшная топь из снов, мокнущая язва на сердце высыхала от жара жертвенного очистительного костра. Крики ведьмы звучали музыкой сфер. Ее страдания поглощали его боль. Он видел, как корчится ее тело, это зрелище было для него прекраснейшей картиной в мире.
Федор не заметил, как огонь постепенно стал перекидываться на сухие бревна перекрытий маленькой церкви. Когда милицейские машины подъехали к Остюковке, пламя охватило всю деревянную церквушку.
По дороге первая машина, в которой сидел издерганный Седов, встретила усталую девчушку, бредущую навстречу по обочине. Обостренное восприятие подсказало Павлу, что эта девочка — дочь Светы. Увидев ребенка ближе, Паша тихо застонал. Те же светлые волосы по хрупким плечам. Те же глаза...
— Спасите... — прошептала девочка. — Там Федя маму хочет сжечь.
— Она живая? — спросил Седов.
— Да.
Маринка обессиленно повалилась на заднем сидении, где сидел один из оперативников и милицейские «Жигули» на полной скорости рванули в гору.
Не успел водитель затормозить, как Паша выскочил из машины.
— Уберите ребенка! — крикнул он и, не оглядываясь, побежал к церкви.
Пожарные и «скорая» должны были прибыть с минуты на минуту, но ждать было нельзя. Церковь споро горела. Паша рванулся внутрь. Там полыхало, гудело пламя. Трещало, рушилось, обваливалось все вокруг. От дыма было нечем дышать. Паша закрыл лицо, выставив вперед локоть и попытался углубиться внутрь.
Его везение заключалось лишь в том, что деревянный купол церкви, под которым был разведен костер, держался на каменных колоннах. Огонь добрался до верхушки в самую последнюю очередь. К прибытию Седова опоры купола еще не сгорели, и он не обрушился на столб, к которому была привязана Света. Зато в восточной части церкви раздался треск, и балка перекрытия, сыпя искрами вокруг, упала на пол. Кто-то вскрикнул там, в глубине.
Паша подумал было, что это голос Светы, и постарался скорее добраться туда. Тут он разглядел в дыму столб, а обходя его, заметил силуэт привязанной женщины. Он сделал еще только шаг и понял, что черное, все в волдырях, лицо с обгоревшими волосами принадлежит Свете. Платье на ней сгорело, тело было покрыто копотью, сажей, волдырями и кровью. Ноги уже обуглились. Вокруг догорал хворост, а она была без сознания.
В ужасе Седов рванулся к ней, раскидал костер, кашляя, задыхаясь, чувствуя, что может и сам не дотянуть, стал рвать путы. Он обжигался, но не чувствовал этого. Боялся видеть ее изуродованную кожу, обгоревшее тело. Седов уже и сам не знал, хотел ли, чтобы она осталась жива.
Стиснув зубы, Павел принял на руки безвольно повалившееся, горячее, страшно пахнущее горелым мясом тело. Потом стал продвигаться наружу. Он сам был сильно обожжен, но, еле сохраняя сознание, упорно продвигался вперед. Оглушенный болью и горем, Седов не услышал позади себя дикого крика. Он вывалился из пламени на землю. Товарищи, не рискнувшие пойти за ним, отнесли его и Свету к машине.
Черная икона над головой Федора, запертого в алтарной части рухнувшей балкой, загорелась и сорвалась со ржавого гвоздя вниз. Одежда вспыхнула на нем, он окончательно очнулся от своего состояния блаженной отрешенности и, объятый ужасом и огнем, рванулся к выходу.
На некоторое время Паша потерял сознание, поэтому не увидел как из Ада, следом за ним, выскочил живой факел. Оперативники замерли, потом, кто-то бросился к мечущемуся горящему человеку, надеясь повалить его и сбить пламя. Однако горящий непроизвольно не подпускал к себе, резко меняя направления своего смертного пути. Потом он упал.
Света прожила после пожара еще пять часов. Она почти не могла дышать — копоть покрыла ее носоглотку и гортань. Дым, поваливший от костра вверх, вскоре лишил ее сознания, и почти все оставшееся время до появления Павла она ничего не чувствовала. Очнулась, когда оказалась на воздухе, и следующие часы, до появления медиков, Света невыразимо страдала, не имея возможности даже кричать. Потом ее обкололи болеутоляющими и антишоковыми препаратами, и она уснула.
Теперь она лежала в больничной палате. Седов не отходил от тела любимой ни на секунду. Он мучился предчувствием неотвратимой смерти Светы. Он видел, что она уже не поправится, что нет таких докторов и лекарств, нет такой магии в мире, чтобы ее спасти. Врачи сказали, что она жива только потому, что не обгорели затылок, спина, руки, ягодицы и верхняя часть бедер, то есть те части ее тела, которые были привязаны к сыроватому толстому бревну, не успевшему разгореться за время пожара. Но жить ей осталось немного, шансов нет. Ее не стали оперировать, только облегчали страдания и ждали неизбежного.