«…Я не имею отношения к Серебряному веку…»: Письма И.В. Одоевцевой В.Ф. Маркову (1956-1975)
Шрифт:
Есть ли у Вас новые стихи? Если да — пришлите. Я уже больше года не сочинила ни одного. Но надеюсь, что это еще не значит «Умерла моя муза».
Зато пишу по-французски роман [72] . Приятнее, конечно, по-русски! Но что с ним делать? Нет ни одного издателя. Эмиграция умирает. Или уже умерла. Осталось только несколько полу-покойников. До чего жаль Алданова! [73] При жизни я его недооценивала. А теперь вижу, что была неправа. Не надо судить, нельзя осуждать — за пустяки. Но главное в человеке открывается часто только после смерти. К сожалению. Потому я так рада, что Вас мы оба приняли в сердце без всяких «но» и ничего нам не мешает любить Вас. Всего наилучшего.
72
Возможно, роман «Когда бушевала буря». Фрагмент был опубликован в «Новом журнале» (1956. № 45. С. 15–52). Целиком роман напечатан не был.
73
М.А. Алданов скончался в Ницце 25 февраля 1957 г.
Ваша И. Одоевцева
<На полях:> Г<еоргий> В<ладимирович> Вас письменно целует и, может быть — до чего пример заразителен — напишет сам. Но какую я чепуху посылаю Вам. Tant pis [74] — посылаю, а то не будет письма.
8
7
Дорогой Владимир Федрович,
Пишу под впечатлением Вашей статьи о Г<еоргии> В<ладимировиче> [75] . Очень и очень хорошо. Так, по-настоящему, понимающе и серьезно о нем никто не писал. Прекрасная статья.
74
Ничего не поделаешь (фр.).
75
Марков посылал Одоевцевой и Иванову для ознакомления рукопись своей статьи «О поэзии Георгия Иванова», вскоре опубликованной в исправленном виде (Опыты. 1957. № 8. С. 83–92).
Два незначительных замечания — на него не влияли ни Бунин, ни Агнивцев, ни Есенин [76] — последний начал значительно позднее Г<еоргия> В<ладимировича> и, вообще, в акмеистическом кругу котировался низко, не выше Бунина. Агнивцев же, несмотря на его блеск и треск, даже поэтом не считался. Но Кузмин — и еще раз Кузмин, конечно. Влияние Кузмина очевидно. Ахматова, пожалуй, как и Гумилев. Но не сильно.
Второе — герой «Распада атома» [77] вряд ли похож на «человека из подполья». Даже совсем напротив. Абсолютно другие характеры и мироощущение. Герой «Распада» расположен быть счастливым и любить просто и счастливо — без истерики и мазохически-садистических вывихов (несмотря на возмутившую всех «мертвую девочку»). «Размолвка», а не рыдания, кончающиеся припадком падучей болезни. Ни само-оскорбления, ни желания оскорбить, запачкать, уничтожить. Герой «Атома» одинок не оттого, что жизнь загнала его в подполье. Он, наверное, живет и не в подполье, а в парижском отеле, мелко-благополучно. Или, вернее, в метафизическом мировом подполье, в полном душевном одиночестве — как почти все мы.
76
В окончательный текст статьи Маркова не вошли фразы о влияниях И.А. Бунина, Н.Я. Агнивцева и С.А. Есенина.
77
Иванов Г. Распад атома. Париж, 1938.
Но вижу, что в двух словах объяснить это трудно. Все же, по-моему, связи между «Атомом» и «человеком из подполья» нет. Они скорее уж антиподы. Но думаю, что можете оставить так. (Только совсем неправильно сравнение с «Гаврилиадой» [78] — легкомысленным, безбожным подражанием «Орлеанской деве» [79] . «Атом» не только серьезен, но и религиозно задуман.) Ведь Вы, наверное, имели основания. Мне только хотелось бы знать — какие. Сейчас они мне совсем не ясны. Поясните.
78
Сравнение «Распада атома» с поэмой А.С. Пушкина «Гавриилиада», а его героя с «человеком из подполья» также в окончательный текст статьи не вошло.
79
Георгий Иванов участвовал в переводе этой поэмы: Вольтер. Орлеанская девственница: Поэма в двадцати одной песне / Пер. Г. Адамовича, Н. Гумилева, Г. Иванова; под ред. М. Лозинского. М.; А.: Всемирная литература: Госиздат, 1924. В письме Маркову Иванов в декабре 1955 г. писал, что когда Гумилев «отдавал мне и Адамовичу перевод “Девственницы”, он говорил: “От сердца отрываю эту душку, никогда бы не отдал, все бы сам перевел, да времени нет”. Перевод этот требовался Горьким срочно — мы и перевели его в два месяца и довольно блестяще» (Georgij Ivanov / Irina Odojevceva. Briefe an Vladimir Markov 1955–1958 / Mit einer Einl. hrsg. von H. Rothe. Koln; Weimar; Wien: Bohlau Verl., 1994. S. 7). Перевод высоко оценил Б.В. Томашевский: «Перевод “Девственницы” запоздал на 150 лет, но в данном случае — лучше поздно, чем никогда. <…> Выполнен он чрезвычайно тщательно, с попыткой соблюсти детали подлинника, напр., его рифмовку» (Русский современник. 1924. № 4. С. 266–267. Подп.: Б. Т.), а также В.В. Вейдле (Звено. 1925.20 апреля. № 116. С. 4. Подп.: W.).
А в остальном не нахожу нужным ничего исправить. Повторяю — прекрасная статья. Я рада — и для Г<еоргия> В<ладимировича>, и для Вас, что вы ее написали.
Теперь о нашей группе. Нет, Гумилев совсем не походил на медиума. Он был очень живой и, пользуясь В<ашим> словарем, «конкретный». На редкость некрасивый, косой — «разноглазый», как он говорил, — и на редкость обаятельный. С удивительным, не похожим на человеческий, голосом, глухим и все же звучным, уходящим куда-то в нёбо (или в небо?). Раз увидев Гумилева, его уже нельзя было забыть. Но медиумического в нем не было ничего. Он был настолько живой и жизненный, что когда он говорил: «Когда я умру», я всегда перебивала его: «Но вы никогда не умрете». Что, конечно, не служит доказательством моего тогдашнего ума. Впрочем, у меня и сейчас еще много всяческих таких заскоков — значит, я и с годами вряд ли поумнела…
Теперь обо мне — на фотографии. Ну, откуда «уже тогда фатальные черты»? Никакой фатальности во мне, слава Богу, и помину не было и нет. «Рыжая в зеленом платье». Одним словом — вроде первой любви Гейне, рыжей, зеленоглазой дочери палача. Должна Вас разочаровать — у меня волосы светлые — рыжеватые —
Как кольца огневеющей змеи, И твои зеленоватые глаза, Как персидская больная бирюза [80] . <80
Одоевцева переиначивает строки посвященного ей стихотворения Гумилева «Лес» (1921). У Гумилева: «Косы — кольца огневеющей змеи, / На твои зеленоватые глаза…».
Все это литература. Фатальных зеленых платьев я на себе что-то тоже не припомню.
Насчет «кошачести» тоже вряд ли правильно. Правда, Гумилев находил во мне сходство с рысью и даже написал мне в альбом — вот каким вздором занимался «Великий Поэт»! — не странно ли, не смешно ли:
Природе девушки подобны, Ветрам и птицам, злись, не злись. Но я, заслыша шаг твой дробный, Чутьем улавливаю рысь. Порою ты — по-детски кротко — Не на меня глядя, а в круг — Напоминаешь зимородка, Готового лететь на юг. И ты не веришь, дорогая, Что на снегу и при луне Похожа ты на горностая — И тем еще милее мне [81] .81
Опубликовано
Как видите, это зоологическая мадригальная тоже литература. Я тут ни при чем. И, как видите, «продукция невысокая». Но если хотите, можете сообщить эту «штучку» Струве, любителю Гумилева. У меня, кстати, их еще не мало, таких рифмованных приятностей Гумилева. Вот, например, — для того же Струве — надпись на книге Ане Энгельгардт [82] , второй его жены:
Об Анне чудесной, пленительной Анне Я долгие годы мечтаю без сна, Прелестных прелестней, желанных желанней Она [83] .82
Энгельгардт Анна Николаевна (1895–1942) — вторая жена Гумилева (с 1919).
83
По сообщению самой А.Н. Энгельгардг П.Н. Лукницкому, эта надпись была сделана Гумилевым на книге Т. Готье «Эмали и камеи» в августе 1916 г. (Лукницкая В. Николай Гумилев: Жизнь поэта по материалам домашнего архива семьи Лукницких. Л.:Лениздат, 1990. С. 184). В Собрании сочи нений Гумилева в четырех томах под редакцией Г.П. Струве и Б.А. Филиппова опубликовано не было.
Кажется, напечатано уже. Но есть и другие, инедитные [84] . И даже длинные «студийные стихи». Не знаю, как на Ваш вкус, а я не в восторге от таких мадригальностей. Напишите реакцию Струве. Видите, я зла не помню. Какая уж тут «фатальность» — одна доброта и доброжелательство ко всем на свете. Кстати, в нескольких строках обо мне Струве умудрился сделать уйму ошибок, как, впрочем, и в маленьком отрезке литературной петербургской жизни, свидетельницей которой я была. Даже о столь любимом им Гумилеве. Но passons [85] .
84
От фр. inedite — непубликовавшиеся.
85
Оставим (фр.).
Хотелось бы мне еще разочаровать Вас в злости Георгия Иванова. Он совсем, совсем не злой. «Совсем даже напротив». И очень старается помочь. И скольких поэтов открыл и «в люди вывел». Если В<ам> интересно, пришлю список, начиная с Адамовича. Всегда он всем старался открыть двери «в царство печати». По-Вашему, он редко к кому из писателей относился с симпатией. Опять же ошибаетесь. В Петербурге и он всех, и его все любили. Гумилев его звал «общественное мнение» и поздравил меня, когда Г<еоргий> В<ладимирович> впервые отозвался обо мне лестно. «Эта похвала стоит десяти других». Кстати, Г<еоргий> В<ладимирович> «открыл» и меня — он, а не Гумилев, ученицей которого я тогда была [86] . Если хотите, обо всем этом, как и об Ахматовой, Блоке и Пастернаке, в следующий раз. Заметьте только, что и Моршена он когда-то поддержал в «Возрождении» [87] , — правда, этот Моршен тогда еще не писал виршей насчет пересадки глаз [88] и мне его тогдашние стихи тоже нравились. Так вот, не думайте, что Г<еоргий> В<ладимирович> зол. Не злее Вас, а что Вы не злы — сомнения быть не может. Очевидно. Он только чрезвычайно остер на язык. Вы как-то писали ему: «Ваше поколение умеет отлично ругаться». В чем Вы опять-таки ошибаетесь. Наше поколение ругалось так же неуклюже, как и Ваше. В «Весах» [89] — грубо. Умели действительно виртуозно и «тонкой шпаги острием» только трое: Чуковский, Борис Садовской и Георгий Иванов. Г<еоргий> В<ладимирович>, пожалуй, еще лучше других [90] . А остальные, даже Ходасевич, делали это неважно. Адамович [91] или Цветаева [92] совсем плохо.
86
В своих мемуарах Одоевцева подробно изложила эту историю: Одоевцева И. На берегах Невы. М.: Худож. лит., 1989. С. 88–92.
87
Георгий Иванов посвятил Моршену одобрительный абзац в обзорной статье «Поэзия и поэты»: «Пользуюсь случаем указать на третьего поэта, имеющего все данные занять равное место рядом с Кленовским и Елагиным. Ник. Моршен такой же “ди-пи”, как они. В № 8 “Граней” напечатано его 19 стихотворений, во многих отношениях замечательных. Они, конечно, не лишены недостатков. Но недостатки стихов Ник. Моршена случайны и легко устранимы, достоинства же очень значительны. Но почему-то критики, засыпающие похвалами его более удачливых товарищей — особенно Елагина, — до сих пор, если не ошибаюсь, ни разу не упомянули имя Ник. Моршена, не менее, чем они, заслуживающего внимания. Исправляю, хотя и чересчур кратко, эту несправедливость и приглашаю своих “коллег” последовать моему примеру» (Возрождение. 1950. № 10. С. 180).
88
Имеется в виду стихотворение Моршена «Карло Гронко» («Чудесный труд закончил скальпель острый…») (Новый журнал. 1957. № 49. С. 104), снабженное авторским примечанием: «Аббат, завещавший свои глаза слепым детям».
89
«Весы» — литературно-критический ежемесячный журнал, выходивший в Москве в 1904–1909 гг. под редакцией В.Я. Брюсова, главный литературный орган символизма. Ведущими критиками «Весов» были Брюсов, А. Белый, Вяч. Иванов, К.Д. Бальмонт и Эллис. Подробнее см.: Лавров А.В., Максимов Д.Е. «Весы» // Русская литература и журналистика начала XX века: 1905–1917. Буржуазно-либеральные и модернистские издания. М.: Наука, 1984. С. 65–137.
90
Сам Георгий Иванов было своих критических способностях несколько иного мнения и писал Р.Б. Гулю 8 августа 1955 г.: «Хуже всех пишу критику я — либо в ножки, либо в морду. Притом по темпераменту больше тянет в морду» (Георгий Иванов. Девять писем к Роману Гулю / Публ. Г. Поляка; коммент. А. Арьева // Звезда. 1999. № 3. С. 148).
91
Адамович впрямь в своих статьях очень редко «ругался», чаще недоумевал или ядовито шутил.
92
М.И. Цветаева однажды попробовала излить свой гнев на современников печатно: в статье «Поэт о критике» и прилагавшемся к ней «Цветнике». См.: Благонамеренный (Брюссель). № 2. С. 116–136. Результат был соответствующий. Обзор ответных критических отзывов см. в кн.: Адамович Г. Литературные беседы: Книга вторая («Звено»: 1926–1928). СПб.: Алетейя, 1998. С. 471–475. См. также: Марина Цветаева — Георгий Адамович: Хроника противостояния / Предисл., сост. и примеч. О.А. Коростелева. М.: Дом-музей Марины Цветаевой, 2000.