Я не свидетель
Шрифт:
– "Пепел". Что это?
– "Пепел" - игреневый жеребец.
– Фаворит?
– Какое там! Господин Мадер купил его в конце 1915-го года. Я уговорил его. Никто не верил в "Пепла", считали, что выбросили деньги. Но я и жокей Боровец почувствовали, что "Пепел" - будущая жемчужина в нашей конюшне. Что сказать? Трудный был жеребец. Выпустить мы его рискнули впервые перед закрытием сезона 1916-го года. Больше не успели в связи с известными вам событиями в феврале 1917-го.
–
– Да. В четвертой. Тогда и произошла сенсация.
– А именно?
– Ставок на "Пепла" почти не делали. Разве что кто-то ради шутки. В "Пепла" никто не верил, жеребец новый, никто о нем ничего не знал. А я верил и уговорил одного знакомого. Сказал, что если "Пепел" проиграет, я погашу половину проигрыша своими деньгами. "Пепел" выиграл скачку, а мой знакомый положил в карман огромную сумму. Вечером мы отметили победу в ресторане Яроховича.
– Кто этот счастливец?
– Адвокат Иегупов Борис Николаевич. Он помешан на лошадях, дружил с жокеями. В общем, свой человек на ипподроме, в конюшнях.
Имя адвоката Иегупова было мне знакомо: молодой, способный, выиграл несколько крупных нашумевших наследственных дел; несмотря на молодость, вращался в кругу солидных промышленников и деловых людей, но, по слухам, хваток, циничен, высокомерен, кое-кто из старых адвокатов считал его авантюристом.
– Он бывал в доме у Мадеров?
– спросил я.
– И не раз. Там любили поиграть в карты. Принимали и его, восходящую звезду. Это же он выиграл миллионное дело для купца Чернецкого, когда тот судился с заводчиком Лункевичем. Кроме того, Иегупов ухаживал за племянницей господина Мадера. Она ушла сестрой милосердия на фронт и погибла весной 1915-го, когда немцы осуществили Горлицкий прорыв.
– Вы так хорошо знаете все о семье Мадеров.
– Я работал у него с 1901-го года.
– Кто еще бывал у Мадеров, когда собирались поиграть в карты?
– Известные в губернии и в городе люди; купцы, промышленники, финансисты, крупные адвокаты.
– А Чернецкие, Йоргосы, Пирятинские?
– Непременно.
– Когда вы последний раз видели Иегупова, Адам Юрьевич?
– Зимой 1917-го. Потом он куда-то исчез.
Поблагодарив Левжинского, я ушел. После полудня мы с Титаренко отправились к вдове Йоргоса. Сам Йоргос застрелился в 1913 году, запутавшись в каких-то любовных тенетах. Теперь вот ограбили его вдову. Жила она в маленьком флигеле. Большой собственный дом был конфискован, в нем разместились какие-то конторы, связанные с речным портом и пристанями (дом находился невдалеке от порта).
Мадам Йоргос - пожилая, сухая, как тарань, южного типа женщина с широко раскрытыми, вроде навсегда испуганными черными глазами - была суетлива и взволнована. У низенького окна стояла швейная машина, рядом лежала какая-то ткань. Заметив мой взгляд,
– Я в юности умела неплохо шить. Сейчас пригодилось, жить как-то нужно.
Комната являла собой какой-то склад вещей и предметов. Как и у Левжинского, сюда из большого многоквартирного дома было снесено все, что оказалось возможным втиснуть. Картина рухнувшей жизни.
– Я уже убрала немного, потому что тут был такой разгром!
– рукой хозяйка обвела комнату.
– Что-то искали. А что - не могу понять, все вещи целы.
– Это произошло в ваше отсутствие?
– спросил я.
– Да. Я боюсь тут одна оставаться и ночую у сестры на Троицкой. Так и в этот раз. Утром вернулась, а дверь взломана.
– Что же все-таки похитили? Драгоценности?
– Нет. Сумку. У покойного была большая замшевая сумка. Когда нас переселяли сюда, я из сейфа и ящиков письменного стола все бумаги мужа затолкала в эту сумку. Она-то и исчезла...
Я еще раз оглядел комнату и понял, что после того как госпожа Йоргос навела в ней порядок, искать какие-либо следы бесполезно. И тут мне на глаза попался большой семейный альбом, обтянутый зеленым сафьяном с бронзовыми застежками. Он лежал на подоконнике. Попросив разрешение у хозяйки, я стал его листать. Сперва, как и во всех альбомах, - фотографии родителей, затем детские снимки супругов, в гимназической форме, в свадебной одежде, потом пошли какие-то новые лица - родственники или приятели. Почти в самом конце одна страница была пуста, фотографию из дугообразных прорезей извлекли, видимо, недавно, цвет картона под нею сохранил свой прежний тон - темносерый, в то время как открытые свету края выгорели, поблекли.
– Госпожа Йоргос, вот здесь была большая фотография. Кто и зачем ее вынул?
– Понятия не имею, - она удивленно смотрела на пустое место.
– А что за снимок?
– По-моему, на память о пикнике у господина Мадера, - подумав ответила она.
– В 1914 году уходил на фронт брат господина Мадера. Он погиб через год под Хотином. Господин Мадер в честь проводов брата устроил пикник на своей даче.
– Кто был на этом пикнике?
Она прикрыла глаза, как бы вспоминая, затем сказала:
– Всех не вспомню. Точно помню, что присутствовали господа Пирятинские, Чернецкие, Розенфельды, Муромцевы... Господин Мадер пригласил многих...
По этому перечню я понял, что присутствовали люди одного круга, так сказать клан, промышленно-финансовые отцы губернии.
– Скажите, госпожа Йоргос, а молодежь была на этом пикнике?
– спросил я.
– Если да, то фотографировались ли они с вами со всеми?
– Со мной на траве в первом ряду сидела дочь господина Чернецкого, справа, - вспоминала она.
– Рядом с нею дочь и сын господина Мадера Соня и ее поклонник - молодой адвокат Иегупов Борис Николаевич.