Я, оперуполномоченный
Шрифт:
Возвратившись домой, они всё ещё продолжали обсуждать «Юнону и Авось».
– А ведь о такой любви никто ещё не рассказывал. – Вера подошла к зеркалу и принялась изучать своё лицо, будто пытаясь обнаружить что-то новое.
– А как же Ромео и Джульетта?
– Там никто никого не ждал в течение сорока лет. Они умерли вместе, – возразила Вера. – А в «Юноне» любовь воплотилась в ожидание. Представь только, какова сила преданности Кончиты, что она продолжала ждать Резанова так долго. Никакой надежды уже не оставалось, а она ждала. Если бы он приехал к ней лет через пятнадцать-двадцать,
– Странная штука – любовь…
– Мне сейчас пришла кощунственная мысль: а нужна ли такая любовь людям? – Вера почти испуганно взглянула на мужа. – Витя, зачем такая любовь? Кому она приносит пользу?
– Писателям, – усмехнулся он. – О чём ещё можно так красиво рассказывать в книгах?
– А если серьёзно? Ведь людям лишь мучение достаётся из-за столь сильных чувств.
– Ладно ещё, если речь идёт о настоящих чувствах, – ответил он. – Тут можно понять, ведь чувства сродни болезни, от них так просто не отмахнёшься, не отделаешься в две секунды. А вот если дело просто в примитивной твер-долобости?
– То есть?
– Ну вот обещала она ему ждать, к примеру, и ждёт только потому, что обещала. Слово дала. Понимаешь? Воспитана она так: держать данное слово, даже если в этом нет никакой необходимости. Мораль обязывает. Что, если Кончита элементарно боялась нарушить данное Резанову слово? Набожна была… Мы же не знаем, как оно в действительности было.
– Не знаем, – согласилась Вера, – мы наслаждаемся красивой сказкой. И верим этой сказке. Значит, хотим в душе, чтобы такие чувства были возможны. «Аллилуйя любви!..» Как хорошо они пели!
– Как ты думаешь, почему искусство обладает силой? Почему оно завораживает?
– Потому… – Вера задумалась, – потому что оно говорит искренне. Я имею в виду настоящее искусство, а не примитивные агитки… Впрочем, искусство не бывает ненастоящим. Просто оно разное, многоликое…
– Но ведь не всё оказывает такое сильное воздействие, не каждая книга, не каждый фильм. Те же самые актёры в других ролях могут быть совсем неинтересны. И эта же самая история может быть скучна и бесцветна в другом исполнении… Почему?
– Не знаю. Сколько разных есть формулировок гениальности, только вот ни одна из них не является рецептом. И скольких людей учат в институтах мастерству литератора, режиссёра, актёра, а вот подлинных талантов всё равно получается мало. Я не знаю ответа. Полагаю, что и ни один специалист не даст исчерпывающего ответа. Просто что-то гениально, а что-то заурядно…
Следующее утро показалось Виктору на редкость блёклым. Вчерашний душевный подъём после «Юноны и Авось» ушёл, уступив место внутреннему опустошению. В памяти продолжали плавать тени вчерашних ярких красок, эхом звучали отголоски песен, продолжала манить колдовская атмосфера театра, а за окном гудел Ленинский проспект, окутанный мутью выхлопных газов и мокрой пыли, поднятой из-под колёс мчавшихся автомобилей.
Было ещё темно, жёлтые фонари высвечивали грязные сугробы и чёрные ветви деревьев, согнувшиеся под тяжестью снега. С улицы веяло неуютностью, и вся жизнь вдруг сразу стала неуютной.
«Пора на работу». – Виктор посмотрел на часы.
– Ты что-то невесёлый нынче. – Вера поставила перед ним тарелку с яичницей.
– Вспомнилось кое-что, – буркнул он.
– А ты вспомни вчерашний спектакль. Воскреси вчерашнее чувство удовольствия.
– Легко сказать. Если бы я мог забыть обо всех служебных проблемах, то вполне возможно, что последовал бы твоему совету…
– Витя, у нас с тобой проблемы примерно одинаковые, так что кончай нудеть.
– Слушай, вас гэбэшники сейчас тоже одолевают?
– Они всегда всех одолевают.
– Я не про это… В угрозыске сильная перетряска кадров, а под это дело много всяких ярлыков вешают на милицию. – Смеляков подцепил вилкой ломтик яичницы и отправил его в рот. – Понимаешь, в МУРе сейчас происходят сильные кадровые перестановки. Пришло много чекистов. Это было бы не так плохо, если бы они не начали войну против наших ребят. Почти травлю устроили.
– Ты сейчас о чём-то конкретном? – Вера села напротив Виктора и придвинула себе чашку с чаем, неторопливо размешивая сахар.
– Да, возбудили несколько дел, обвинив сыщиков в том, что они искусственно создают обстоятельства для совершения преступлений и тем самым как бы провоцируют преступников. Понимаешь? Обвиняют, что их агенты в действительности являются наводчиками. То есть агенты указывают ворам на квартиру, а милиция лишь дожидается, когда после этого удобнее взять преступников. И теперь гэбэшники устроили в МУРе чистку, потому что менты, с их точки зрения, занимаются провокацией… Понимаешь, если исходить из того, что оперативная комбинация – это использование реально сложившихся и искусственно созданных условий и обстоятельств в реализации оперативной информации, то всегда можно, оценивая работу оперативника, найти определённую долю его вины. Слишком уж тонка грань между искусственно созданными и реально сложившимися обстоятельствами. Можно без особого труда подтасовать факты, и гэбэшни-ки именно этим сейчас и занимаются.
– Ты думаешь, это просто продолжение прежней вражды между КГБ и МВД?
– Да. Если бы они и впрямь боролись с недостатками системы, то не устраивали бы показательных процессов, не рубили бы вершки сорняков, а добирались бы до корней. Тем более что в преступлениях обвиняются одни из лучших сыщиков. Но ведь система им не позволит добраться до сути, и они это прекрасно понимают, поэтому и занимаются показухой. Я убеждён в этом…
– Убеждён? – переспросила Вера.
– Они ведь как рассуждают: если ты знаешь, что человек идёт на преступление, то должен предупредить преступление.
– Об этом говорят все каноны нашего уголовного права, – согласилась Вера. – В идеале работа правоохранительных органов должна быть направлена прежде всего на профилактику, а не на наказание за преступление.
– Вот именно, – кивнул Виктор, проглатывая последний кусок яичницы и подвигая к себе чашку. – Кстати, КГБ так в основном и работает. У них это вполне получается. Поэтому они перебросили всю схему работы госбезопасности на милицию. Но не всё так просто! Они требуют, чтобы информация агента использовалась для предотвращения преступления. А как, скажи на милость, мы можем это сделать?