Я отвечаю за свою страну
Шрифт:
— Кто же придумал кассу взять?
— Мы с Ковригиным иногда приезжали к Тихону поохотиться, рыбку половить, отдохнуть. Ефим все жаловался, что с деньжатами плохо. Тихон нас и надоумил. Когда узнал, что у Ковригина квартира отдельная, — меняйся, говорит, туда, где сберкасса. Так и выдал нам свою идею. А когда кассу взяли, Тихон порекомендовал: «Чего вам с деньгами да облигациями светиться? Несите мне, а я вам — золотишко». Вот и вся история.
Машины остановились. Оперативники вышли на дорогу.
— Дальше пешком, — скомандовал Дивеев. — Окружаем.
Перед ними была старая деревянная изба, обнесенная изгородью с растущим вдоль нее густым кустарником.
Заверещали в кустах вспугнутые птицы.
В доме Тихон и Ковригин приникли к занавескам.
— Не к добру это, — пробурчал Тихон. — Неужто дружок заложил?
— Не думаю… Видимо, туристы.
— Сюда они не доходят. Далековато.
Тихон снял со стены двустволку, протянул Ковригину пистолет:
— На! Если что — отходим к болоту. Я тропу знаю.
— Не нужно! — испуганно отшатнулся от пистолета Ефим.
— Тогда подыхай!
Кусты зашевелились.
— Ох ты! — Тихон выстрелил навскидку.
В ответ грохнули предупредительные выстрелы.
— Сдавайтесь! Дом окружен! — послышался усиленный динамиком голос Дивеева.
— Как бы не так! — с остервенением процедил Тихон.
Стреляя из окон по кустам, он продвигался к двери. Инспекторы-кинологи выбили окна, и туда кинулись овчарки.
Вскоре преступников подвели к машинам и усадили порознь. «Волга» и УАЗ тронулись в обратный путь. Остался лишь «газик»-вездеход. К нему подошел Дивеев. Оперативники вывели из машины Фарида, и все направились к избе.
В комнате Байрамов подошел к окну, выдернул доску подоконника. Под ней оказался тайник: там лежали аккуратно сложенные пачки облигаций и денег.
В Ленинград возвращались еще засветло на той же «Волге», что доставила их в Выборг. На этот раз Петрович вел машину не так быстро. Из приемника лилась приятная мелодия.
Нина сидела рядом с водителем, любовалась дорогой и незаметно для себя задремала.
На заднем сиденье оживленно переговаривались оперативники:
— Подумать только, мы ведь с ног сбились. Год за этим типом охотились, а он в лесу отсиживался, — сказал Дивеев про Тихона.
Начал он фразу на громкой ноте, закончил почти шепотом, заметив, что Нина спит.
— Если бы не Нина Александровна… — начал молодой оперативник.
— Т-с-с! — прервал его Дивеев и, наклонившись к Петровичу, тихо проговорил: — На поворотах поосторожнее.
Петрович послушно сбавил скорость.
Александр Васильев
ЧЕТЫРЕ ДНЯ ИЗ ЖИЗНИ ФЕДОРКОВА
В петушином горле сначала как будто что-то булькнуло, проклекотало, как в споткнувшемся стартере, но потом из хрипа и клекота вырвалась и пролетела над проулком рассветная молодецкая мелодия: «Ку-ка-ре-ку!»
Федорков открыл глаза, сбросил толчком ног одеяло, спрыгнул с сеновала. Он любил спать на сене с детства. И здесь, в Заборье, на удивление квартирной хозяйке ночевал в сенном сарае до первой пороши.
— Ну, братан! Ну, молодчага, Петька! — похвалил лейтенант петуха. — Не дашь проспать.
Между прочим, петух был не столько собственностью хозяйки, сколько увлечением Федоркова. Он купил его в дальней деревушке своего участка Тужиловке пестро-огненным петушком, подарил Лукиничне, но сам выходил, вырастил себе на забаву, а также для пользы дела — чтоб не пользоваться будильником.
«Забота у нас такая, работа у нас непростая», — запел Федорков переиначенную на свой манер песню и начал натягивать на свое сухощавое жилистое тело спортивный костюм.
Одевшись, со двора забежал на веранду позавтракать. Там, как всегда, под тарелкой — на этот раз с голубцами — лежала информация об обеде. На тетрадочной обложке бабуся Анюта криво, но старательно начертала:
«Павел Хведорович, молоко гляди на порожке, борщ гляди в печи».
Анна Лукинична уважительно относилась к его должности и всегда называла постояльца только по имени-отчеству, хотя не одобряла, что участковый прыгает поутру с гирей по двору в одних трусах и бегает вокруг пруда.
Федорков еще больше развеселился от бабулиной информации и, перемахнув через каменную кладку двора, выбежал на стежку, которая извивалась по огороду в картофельной ботве между черноголовых подсолнухов и вела к берегу пруда.
…Когда Павел перебрался со своими нехитрыми пожитками в Заборье и начал по утрам бегать вокруг совхозного пруда, за ним на первых порах нередко увязывались сельские ребятишки и поднимали заразительный шум:
— Глянь-ка! Бежит! Дя-адь, за кем бежишь?
— За здоровьем, бегом от инфаркта! — приостановившись, отвечал любознательным чумазым гражданам Федорков. — Айда за мной, воробушки!
Ребятишки дня три побегали, потом поотстали — надоело. Инфаркт им не угрожал, как, впрочем, и Федоркову, а бегали они по своим особым планам. А так чего бегать?
На очередном заседании исполкома председатель Заборьевского сельсовета Нестеркин сделал новому участковому замечание:
— Чтой-то, товарищ Федорков, неправильно работать начинаешь. Ты лицо официальное. Чего вокруг пруда бегаешь? За порядком следить надо. Пьянство, понимаешь ли, процветает. Вчера Егор Гаврилов трактор в траншею завалил, как зюзя был. А мы бегаем…
— От горячих речей порядок не наладится, — заметил Федорков. — Работать надо.
— Вот и работай! — прикрикнул Нестеркин. — Тебя назначили, так организуй, подтяни, подкрути. Давай!
— Нет, Иван Михалыч, так не пойдет, — вскочил Федорков. — Я тут у вас недавно. А вы, говорят, сельсоветом командуете пятый год. Бегать я буду, никто не запретит. Это мое личное дело. А работать давайте вместе! Работу общественного пункта охраны порядка надо наладить, дружину обновить. Я у вас с этими вопросами был? Был. А толк какой? «Давай, давай, Федорков!»