Я Пилигрим
Шрифт:
Но она была уже не одна.
Первый наемник вышел из бокового коридора, преградив мне путь к бегству. Он больше не прятался и смотрел прямо мне в глаза. Ба, старые знакомые: тот самый Культурист, который вломился ко мне в гостиничный номер! На нем были все тот же кожаный пиджак и футболка в обтяжку. Уж не знаю, чем это можно объяснить – тем ли, что все мои чувства были обострены до предела, или же все дело в том, что на сей раз я лицезрел его во плоти, – но только я вдруг понял, что уже видел этого человека на фото много лет назад. Тогда он стоял, смеясь, рядом с Кристосом Николаидисом на палубе его переоборудованного из ледокола корабля, бросившего якорь в порту острова Санторини.
Внезапно я сообразил, к какому картелю наркоторговцев обратилась за помощью Кумали и почему. Когда старик из Салоник услышал, что речь идет об агенте американской разведки, он наверняка был счастлив ей помочь.
– Осматриваете достопримечательности? – любезно спросил я громилу. – Полагаю, вы сопровождаете группу школьников?
Я не имел права дать им понять, что заподозрил неладное; мне надо было, чтобы враги считали, будто захватили меня врасплох, иначе Сарацин мог догадаться: это ловушка.
Послышались шаги по гравию: Культурист лишь отвлекал мое внимание, нападения следовало ждать сзади. Времени на размышления уже не оставалось, надо было принимать решение. Да или нет? Нажимать ли уже на кнопку мобильника?
Я надавил на клавишу телефона – быстро и решительно.
И, как выяснилось, поступил правильно. Едва я успел отдернуть палец, как меня ударили сразу двое – очень сильно, но не вполне профессионально. Я стал падать на колени, но, прежде чем оказался в этой позе, успел садануть локтем в горло одного из нападавших сзади, так что он, пронзенный резкой болью, зашатался, ловя ртом воздух. Второй схватил меня за шею и врезал кулаком в лицо так сильно, что своротил скулу. Я мог бы отплатить ему тем же самым, но старался не терять голову. Нельзя дать им избить меня до полусмерти. В ближайшие минуты понадобится вся моя сила.
Держась за щеку, я растянулся в грязи, уже начав обратный отсчет. Четыре минуты – это двести сорок секунд.
«Двести тридцать два. Двести…»
Я успел рассмотреть громилу с распухшим, украшенным большим синяком горлом. Он отступил назад, присоединившись к своему товарищу. Этот тип сильно смахивал на быка: приземистый, коротко подстриженный, в глазах жестокость, которую редко встретишь у человека вне тюремных стен. А ведь я видел его раньше, и это выражение глаз тоже – на фотографии, сделанной греческой полицией. Да уж, шкура у Быка толстая. То был не кто иной, как Патрос Николаидис, отец Кристоса: сам глава мафиозного клана пожаловал в Турцию, оставив свое убежище за высокими стенами, чтобы убить меня.
Патрос с помощником, которого я про себя окрестил Подручным, выдернули пистолет у меня из-за пояса и в поисках другого спрятанного оружия разорвали рубашку, пошарили в промежности, стянули с ног ботинки. Вывернув карманы, извлекли бумажник, ключи и мобильник. Николаидис спросил Кумали:
– Ты захватила их с собой?
Она швырнула ему используемые полицейскими стальные наручники, мужчины завели мне руки за спину и туго сковали в запястьях. Я знал: если наручники не снимут через двадцать минут, ткань омертвеет из-за отсутствия кровотока, и я никогда уже не смогу воспользоваться своими руками. Довольные тем, что лишили меня способности двигаться, они встали с земли, подобрали свое оружие, разбили мой телефон, швырнув его обломки рядом с брошенной на землю береттой. Теперь у наемников появилась возможность немного отдышаться. Они говорили на смеси греческого и албанского, но было нетрудно догадаться, о чем идет речь: эти американские агенты вовсе не так хороши, как они о себе думают, особенно когда им противостоят настоящие крутые парни с Балкан.
Старый Бык подошел ко мне с надежным пистолетом глок в руке и, взглянув сверху вниз, сильно ударил в ребра носком башмака со стальным носком. Я лежал со скованными руками лицом вниз и ничем не мог ему ответить.
– Это тебе за мою глотку, – прошипел он и жестом показал Подручному и Культуристу, чтобы те подняли меня с земли. Оба были вооружены автоматическими пистолетами «скорпион».
Я с трудом подавил волну тошноты, поднявшуюся от удара по ребрам; шатаясь, встал и взглянул на Кумали.
– Что происходит? – спросил я, с трудом разжимая зубы.
Я ловил ртом воздух, пытаясь справиться с ужасной болью, раздиравшей грудь и лицо. Притворство закончилось. Это вам уже не прогулка в парке.
«Сто семьдесят восемь».
– Вам не следовало пересекать границу Болгарии в машине, взятой напрокат, – сказала Кумали. – Это глупо: там установлены видеокамеры с функцией распознавания автомобильных номеров.
Женщина-коп даже не пыталась скрыть торжество. Еще бы: она переиграла высококлассного американского агента.
– Границу Болгарии? – переспросил я. – Но мне не приходилось бывать в этой дурацкой стране.
Она покачала головой, усмехнувшись:
– Станете утверждать, что никогда не бывали в Свиленграде? Ничего не слышали про Яркий Свет и детский приют в Болгарии? Нам прекрасно известно, что ваше настоящее имя – Майкл Джон Спитц, вы агент разведки, член спецгруппы ЦРУ.
Я сделал паузу, достаточную, чтобы создать впечатление, будто я ошеломлен, но пытаюсь скрыть это. И произнес:
– Не имею ни малейшего представления, о чем вы говорите. Всем известно, что я агент ФБР, который расследует в Бодруме…
Бум! Башмак со стальным наконечником вонзился мне под коленную чашечку, и я набрал в легкие побольше воздуха, чтобы вынести острую боль. Если бы Культурист и Подручный не держали меня, я бы сложился вдвое.
– Не ври нам, мать твою… – сказал Патрос с улыбкой. Приятно видеть человека, которому доставляет удовольствие его работа.
«Сто тридцать два».
И тогда я увидел его.
Самый разыскиваемый в мире человек появился из бокового прохода, наконец-то выйдя на свет из тени.
Высокий и мускулистый, как я и представлял себе этого бывшего воина-моджахеда. Даже дешевый костюм западного фасона не мог скрыть, что он весь напряжен, словно сжатая пружина.
«Очень опасен», – неожиданно всплыло в моем истерзанном болью сознании.
Я посмотрел прямо в темные глаза Сарацина. В них трудно было не заметить острого ума. «Будь осторожен, Скотт, – сказал я себе. – Предельно осторожен».
Его бородка была аккуратно подстрижена, челюсти стиснуты, а губы решительно сжаты. В этом человеке ощущалась властная сила.