Я побывал на Родине
Шрифт:
Посоветовавшись, мы решили, что следует разыскать начальство, заведующее отправкой. Я немедленно отправился в разведку и узнал, что километрах в восьми есть деревня, в которой и гнездится это самое начальство. Тогда я взял с собой двух молодых французов и мы отправились в ту деревню. Попутная военная машина подобрала нас и довезла. Деревня представляла собой развалины. Шофер указал нам один дом, который был еще более или менее цел. У дверей этого дома стоял часовой, к которому я и обратился. Я заявил, что мы французы и у нас срочное дело. Часовой впустил нас. В довольно просторной
— Вам что угодно?
Мы объяснили ему наше дело, он выслушал внимательно. Он никак не ожидал, что, вот, могут появиться иностранцы, едущие в Советский Союз и натыкающиеся на такой, мягко выражаясь, беспорядок… Офицер не успел еще ничего ответить нам, когда в комнату вошел старший в чине, и находившиеся здесь вскочили и вытянулись. Вошедший спросил, кто мы и что мы тут делаем. Офицер, с которым я разговаривал, доложил начальнику наше дело. Тот посмотрел на нас и, уже обращаясь прямо ко мне, осведомился:
— Сколько же вас, французов, в общей сложности там?
— Мужчин одиннадцать человек. При каждом жена и у многих дети, — ответил я.
— Вы что же, все едете в одно и то же место?
— Нет, мы направляемся в разные города.
— Ну, мы вот как сделаем. Сегодня вы еще побудете там. Составьте список всех ваших людей с указанием, кто куда едет. Завтра я сам прибуду к погрузке и всех вас усажу в поезд. А сейчас вас проведут на нашу кухню, получите немного продуктов.
Я перевел сказанное начальником своим товарищам. Французы обрадовались больше всего еде — бедняги основательно изголодались. Повар выдал нам хлеба, масла, сала, неизбежной концентрированной каши, а самое главное — я выпросил у него на всех соли и сахару. Узнав, что у нас есть малые дети, повар выдал нам несколько баночек американского сгущенного молока.
Хотя обратно пришлось идти пешком, но мы возвращались веселые и бодрые.
В лагере люди суетились: предстояла посадка. Вот как она происходила.
Медленно подошел поезд. Он не успел еще остановиться, как мужчины бросились к дверям и принялись их открывать. Но это удавалось немногим. Зато ухитрившиеся отпереть дверь, вскарабкивались в вагон и кричали, что этот-мол вагон идет в Минск или — в Харьков, или — в Киев. Этими криками созывали земляков. Впрочем, к вагону бросалась беспорядочная толпа, в которой каждый стремился во что бы то ни стало забраться внутрь, а куда направляется вагон — это было совершенно безразлично.
Женщины с детьми тоже стремились в вагоны; в страшной давке раздавались крики матерей и детский плач. Надо было удивляться, что никого не раздавили на смерть.
«Тихо, не шуми, а то…»
Мы заметили, что в толпе, осаждавшей поезд, были довольно многочисленные фигуры, отличавшиеся какой-то особенной повадкой. Это были грабители. Они не спешили уезжать. Когда происходила посадка, они шныряли в толпе и самым спокойным образом, но очень ловко вырывали из рук пассажиров их вещи, после чего не торопясь удалялись с добычей.
Заметив это, мы очень встревожились.
Когда все вагоны были полны до отказа, поезд просто так, вдруг, без всякого сигнала, тронулся и поехал. Никакого начальства. Никакого порядка. Кто уехал, сколько человек уехало — неизвестно. Поезд удалялся, доносившиеся из вагонов крики и брань заглушали шум паровоза, лязг буферов и постукивание колес.
Вид этой отправки привел нас в самое грустное настроение. Вся надежда была на то, что начальник поможет нам погрузиться и уехать. Но как он справится со всей этой массой полуобезумевших людей? Ночью в бараке, когда все уже спали, раздался женский крик.
Он был такой пронзительный и дикий, что все мы вскочили, как ошпаренные. Оказалось — грабеж. Двое солдат освещали фонарем женщину, которая судорожно вцепилась в свои корзины и узлы и кричала, кричала..
— Тихо, — произнес один из грабителей, обращаясь ко всем обитателям барака. — Тихо, не шуми, а то…
Он сделал недвусмысленное движение автоматом. Его товарищ ухватил женщину за волосы и сильно дернув в сторону, отчего она упала, взял один узел и направился к дверям. Нет, грабителей было не двое, а кажется четверо. Каждый ухватил по узлу или по чемодану, и все участники шайки вышли из барака. Они не особенно поторапливались, и в этой неторопливости было нечто необыкновенно мерзкое и… страшное.
Я собрал своих французов, и мы решили по очереди караулить наше имущество, а в случае чего — действовать всем разом и решительно.
Остаток ночи, однако, прошел спокойно. Утром мы узнали от местных старожилов, что грабежи происходили здесь почти каждую ночь.
Тяжело было смотреть на несчастную женщину, у которой отняли вещи, представлявшие для нее огромную ценность. Только впоследствии, уже в Советском Союзе, я уразумел, как ценилась там каждая мелочь — рубашка, юбка, пара чулок.
Ограбленная неподвижно, как каменная, сидела на своем месте и тихо плакала. Никто не пытался ее утешать. Постояли вокруг нее, поговорили — и разошлись. Люди привыкли к таким делам, их больше ничто уже не трогало, но нас, которым все это было внове, оно заставило сблизиться и еще больше насторожиться… Ощетиниться, я бы сказал…
В три часа пополудни показался поезд. Мы со всеми нашими вещами собрались у дороги, которая вела в деревню и по которой, по нашим расчетам, должно было прибыть начальство. Картина посадки была в точности такой же, как и вчера. Тот же крик, та же давка, брань, драки, те же понурые и по звериному ловкие фигуры грабителей.
Вагоны наполнились до предела… Куда же тут влезть? Видно, начальник нас обманул, отмахнулся, чтобы не докучали, да, и если приедет, то все равно втиснуть нас в эту человеческую гущу нет никакой возможности. Все-таки мы с тоскливой напряженностью всматривались в дорогу. Никто не ехал. Но и поезд не трогался с места. Это нас немного ободряло: как видно, кого-то ждут.