Я - подводная лодка!
Шрифт:
– Прими мальчонку, Еремеев!
– кричал он в люк.
– Я за ручки его.
– Да смотри ручки-то не выдерни!
– Не бойтесь, тарщь-кап-нант! Матрос ребенка не обидит!
Люди улыбались, слушая эту перепалку. Ольгу Павловну Симбирцев сразу выделил из толпы и взялся лично провести по отсекам. В пятом, дизельном, гостья оступилась и уронила белую туфельку под пойолы. Моторист достал её из трюма полную соляра и вручил Ольге Павловне. Та растерянно оглядывалась, не зная, куда вылить бурую жижу -
– Ну вот, - улыбнулась она.
– Раньше гусары пили из туфелек дам шампанское...
Симбирцев взял у неё модельную итальянскую "лодочку" и вдруг, к ужасу всех присутствующих, большими глотками стал пить соляр.
Я не знал, что соляр безвреден, и потому рванул из его рук туфельку жижа выплеснулась на пойолы, но все равно эффект был произведен. Симбирцев, в тон даме, осадил меня куда как холодно:
– Что за манеры, капитан-лейтенант!
Он промокнул платком усы, и на батисте осталось бурое пятно.
– Прошу вас!
– воскликнула женщина.
– Подарите платок. Буду помнить, что не перевелись ещё мужчины!
Старпом вручил ей туфельку, накрытую платком, щелкнул каблуками:
– Разрешите пригласить вас на ужин. В "Шестьдесят девятую параллель..."
– С удовольствием! Хоть на Северный полюс!
Так они познакомились. Она была старше его лет на десять, но он дважды делал ей предложение...
В День рыбака мы гуляли по городскому парку втроем. У высоченного шеста с петухом в клетке толпился народ. Парень в майке и шляпе сполз под общий хохот, не добравшись и до середины.
– Р-разойдитесь!
– дурашливо гаркнул старпом, и все почтительно расступились. Симбирцев вручил мне фуражку, тужурку, галстук, сбросил ботинки и с легкостью, невероятной для столь грузного тела, влез по шесту до самого топа, снял клетку с испуганным петухом. Он вручил трофей Ольге Павловне под аплодисменты.
– Будет жить у меня на балконе, - постановила Снежная королева.
– Я назову его в вашу честь, сеньор: Гошей...
Прогулку мы продолжили вчетвером - клетку с петухом, как не приличествующую флотскому мундиру, несла в руке Ольга Павловна.
На набережной у большого самовара стояла очередь.
– Ну вот, - неосторожно вздохнула Ольга Павловна.
– Придется искать автомат. Пить хочется...
– Не придется, - пообещал Симбирцев и пробился под возмущенные возгласы к самому столу.
– Почем самовар, мамаша?
– Не продается.
– На, забирай!
– Старпом выложил пачку красных купюр, и бывалая портовая "мамаша", не будь плоха, тут же исчезла, бросив на произвол судьбы трехведерный агрегат, дюжину стаканов и коробку сахара.
Симбирцев галантно преподнес Ольге Павловне чай, а потом встал к крану и угощал покоренную публику, пока его не сменила разбитная деваха с рыбоконсервной фабрики.
Незадолго до нашей "автономки" Ольга Павловна вышла замуж за флагманского минера.
Да, черная в этот раз пришла нам почта. Впрочем, на трех ушедших из мира трое вступивших в жизнь.
Динамическое равновесие...
От танкера уходим к своей плавбазе "Федор Видяев", которая тоже пришла на якорную банку. Там штаб бригады. Там втроем - командиру, мне и старпому - держать ответ за то, как мы проплавали первую треть "автономки". Быстро подбиваем запущенные журналы, бреемся, подшиваем белые подворотнички на "тропичку".
Продулись нормально. Без особых замечаний.
Пока нам перегружают вместо практической торпеды боевую, начальник штаба приглашает нас с Неверовым на чай. В салоне флагмана - что во дворце после окопов. Ведем светскую беседу, помешивая ложечками огненно-красный чай в стаканах с подстаканниками. На столе накрахмаленная скатерть. На стене картина в золотом багете - "Золотая осень"; с тихой реки, засыпанной червонными листьями, веет вполне реальный ветерок, потому что под картиной установлен японский вентилятор.
Через два часа нам уходить из этой благодати на позицию; в распахнутом иллюминаторе салона качаются отсветы нашего прожектора, подводная лодка нетерпеливо побивает в толстенные кранцы плавбазы, словно ей не терпится нырнуть в родную глубину. А мы все про питерские театры да арабские базары... Но о женщинах - ни полслова. Табу. Потом подгребают офицеры штаба, среди них флагманский анекдотчик и травила капитан 1-го ранга Прудников, офицер наведения подводных лодок из штаба 5-й эскадры. Прудников - эта театр одного актера.
– Сижу в Полярном дежурным по эскадрону в рубке на причале. Смотрю, бежит ко мне мой зам. Глаза на лбу, как у Моше Даяна.
– Что стряслось, Васильич? Неужто жалованье за прошлый год выдали?
Ну, зам у меня не просто зам, они ж теперь все психологи, блин... Вот он, чтобы не травмировать мою нежную командирскую душу, издали подъезжает:
– Товарищ командир, вы сказки в детстве читали?
– Смотря какие, - говорю, - про то, как Маша с тремя медведями развлекалась, читал. И про златую якорь-цепь на дубе том тоже читал.
– А про то, как Герасим Муму утопил?
– Так, - говорю, - все ясно! Автомат утопили...
Зам так и охнул:
– Товарищ командир, ну вы прямо ясновидящий!
– Ясно вижу, что ничего нам не будет. Ни мне - академии, ни тебе, Васильич, нового звания, а может, и старое вернут.
Бегу на родной ракетно-ядерный исполин так, что кортик по корме наяривает, как пропеллер у Карлсона. Вахтенным у трапа стоял матрос Куюнга, что в переводе с корякского или нанайского означает Сушеный Окунь, а по нашему "Таранька".