Я - подводная лодка!
Шрифт:
Вот тогда-то и собрался в неблизкий путь учитель Петр Васильевич. Поехал не один, вместе с сыном Евгением, милиционером.
В закрытый поселок, откуда приходили письма сына, их не пустили, а разрешили въезд в закрытый же город Полярный, на окраине которого стояла бетонированная братская гробница. В Полярном их никто особенно не ждал. Спасибо мичману Бекетову с К-19, на которого набрели случайно и который пристроил их на ночлег. От него-то и узнал отец о страшном пожаре в Атлантике. С содроганием сердца слушал про то, как ломились матросы из девятого отсека, где вспыхнул огонь и где был сын, в отсеки соседние,
До ломоты в пальцах сжимал Петр Васильевич рубчатую рукоять пистолета в кармане: "Убью гада!" Не мог старый фронтовик такого понять: чтоб свои гибли и свои же не впустили. Да ещё в мирное время...
– Где этот, Кулибаба который?
– выспрашивал Васильев мичмана.
– В Гаджиеве. Но вас туда не пустят. Особый пропуск нужен. Поселок режимный. Там атомные лодки стоят.
– Ничего, мне под колючку не впервой лазать... Отыщем!
Кулибаба отыскался сам. Узнал, что в Полярном отец Васильева, пришел из поселка рейсовым катером. Судьба уготовила им встречу не в Полярном, а в Мурманске, на вокзальной площади, за десять минут до отхода автобуса в аэропорт. Там и учинил Васильев свой суровый отцовский допрос, с ненавистью вглядываясь в кавторанга. Круглолицый, голубоглазый, курносый - он так не походил на записного злодея.
– Что ж вы им двери-то открыть не разрешили?!
– спросил Васильев, переводя в кармане пальтеца "флажок" предохранителя.
– Как же это так? Ведь ещё Суворов учил: "Сам погибай, а товарища выручай!"
Вздохнул Кулибаба:
– Все верно, Петр Васильевич. Только у нас, на подводном флоте, так говорят: "Сам погибай, а к товарищу не влезай". Влезешь к нему в отсек спасаться - и его погубишь, и себя... Да ваш-то сын никуда не ломился, Он первым погиб. На посту. Как герой. А был он старшиной девятого отсека...
Свое, как принято теперь говорить, авторское расследование второй трагедии на К-19 я начал довольно поздно - спустя семнадцать лет после того, как все случилось. И хотя служил в бывшей столице северофлотских подводников и даже обихаживал со своими матросами на субботниках бетонный мемориал последним жертвам "Хиросимы", и хотя слышал не раз, как матросы пели в кубриках под гитару самодельную песню, вошедшую во флотский фольклор, - "Спит девятый отсек, спит пока что живой..."
Но однажды в мою, московскую уже, жизнь ворвался человек со смятенной душой и неуемным темпераментом - бывший минер с К-19 Валентин Николаевич Заварин. Выложил на стол толстенную папку с письмами, рукописями, фотографиями - читайте!
И исчез, умчавшись на "Kpacной стреле" в Питер.
Честно говоря, я не собирался загораться этой мрачной темой. Еще не отошел от похорон моряков с "Комсомольца". Еще стояли перед глазами женские трупы, всплывавшие со злосчастного "Адмирала Нахимова", ещё не закончена была печальная хроника гибели С-178 на Тихом океане... Да что же я, стал флагманским плакальщиком флота, что ли?! Сколько можно: пожары, трупы, взрывы?! Пусть пишут другие! А мне по ночам уже снится. Не буду писать! Приедет Заварин - верну ему все.
Заварин не приехал. Вскоре мне выпало ехать по делам в Питер. Я захватил с собой его папку. А по дороге, в вагоне, стал читать. Первым попалось письмо отца сгоревшего в девятом отсеке главстаршины Васильева. Адресовано оно было двоим - командующему и начальнику политуправления Северного флота.
"Дорогой Федор Яковлевич! Дорогой товарищ командующий КСФ!
Дорогие и бесценные наши товарищи!
В момент страшнейших мучений, тяжелейших переживаний и максимального отчаяния мы вновь обращаемся к вам с величайшей родительской просьбой о помощи и со слезами горечи и боли сердец своих просим и умоляем вас помочь нам уменьшить наше родительское горе, облегчить наши страдания и удовлетворить нашу единственную просьбу, а именно: доставить гроб с прахом погибшего нашего сына Васильева Александра Петровича, рождения 1948 года, к месту нашего жительства: Псковская область, Опочецкий район, село Глубокое.
За что всю жизнь до последнего дыхания будем искренне и бесконечно в поколениях благодарить вас и верить в право человека и правду нашей жизни.
Распорядитесь, пожалуйста, в порядке исключения, чтобы гроб с прахом сына в ближайшее время был доставлен для перезахоронения, чтобы мы все могли в любое время по традиционному русскому обычаю ходить на могилу не неизвестного солдата, а дорогого и родного своего сына, отдавшего жизнь за безопасность Советской Родины..."
Кстати говоря, после разговора с Кулибабой зашвырнул Васильев свой "вальтер" подальше в море. Оно и без того немало жизней взяло...
...Я не стал возвращать папку Заварину. Я разыскал в Питере Виктора Павловича Кулибабу, а затем в Гатчине - капитана 1-го ранга в отставке Бориса Полякова... Потом поехал в родной Полярный, где доживала свой страшный век у причала кораблей отстоя, проще говоря в корабельном морге, "Хиросима" - стратегическая атомная ракетная подводная лодка К-19... С неё только что спустили Военно-морской флаг. Но экипаж, урезанный втрое, ещё нес вахты в безжизненных отсеках.
В таких случаях говорят: ничто не предвещало беды. Утро 24 февраля 1972 года началось на К-19 как утро обычного ходового дня. Возвращались домой из Атлантики на север. Курс норд. Слева по борту - Америка, справа Бискайский залив, в двухстах метрах над головой - волны зимнего шторма, под килем - трехкилометровые глубины с острыми пиками подводных хребтов.
Возвращались домой с боевой службы, с ракетной позиции, нарезанной по плану учений "Полярный круг" в Северной Атлантике. Известно, что большая часть аварий случается именно при возвращении в базу. Это самый каверзный период любого похода, когда самое трудное позади, когда через неделю-другую - родной берег, дом, семейные или холостяцкие радости... Расслабляется человек при одной мысли, что скоро увидит звездное небо над головой, а не глухой стальной подволок, тускло подсвеченный плафонами.
10 часов 30 минут. До пожара ещё пять минут... На вахте стояла третья боевая смена. Первая - отсыпалась, вторая - готовилась к обеду. В эти последние минуты что бы ни делал каждый, любой пустяк лодочной жизни обретал смысл либо роковой случайности, либо счастливого шанса. Всем им, разбросанным по десяти отсекам, уже выносились кем-то всемогущим приговоры - кому жить, кому сгореть, кому задохнуться, кому умереть в долгих муках. Как будто на атомном ракетоносце работала незримо некая выездная сессия Страшного суда.