Я признаюсь во всём
Шрифт:
— Конечно, перед этим обследованием мы требуем от пациента письменного согласия, — сказал он.
— Почему?
— Если во время обследования выяснится, что новообразование злокачественное, мы сразу же оперируем.
— Вы имеете в виду, не приводя человека в сознание?
Он кивнул:
— Да. Такие операции на голове всегда очень сложное дело. Иногда что-то не получается. И тогда мы должны быть защищены его согласием.
У меня пересохли губы, и я облизал их, перед тем как задать следующий вопрос:
— Итак,
— Нет, — сказал врач.
— Нет?
— Есть еще третья возможность, — объяснил он мне, он был очень прилежен. — При обследовании мы можем установить, что опухоль опасна в такой степени, что операция обязательно приведет к смерти пациента.
— И такое есть? — хрипло спросил я. Мой голос звучал как будто издалека. Я откашлялся. — Опухоль, которую нельзя удалить?
Он сжал ладони.
— Конечно, мистер Чендлер, — сияя воскликнул он. — Как часто это случается, как вы думаете? Самая страшная опухоль, которую мы знаем, называется глиобастома.
— Чем же она так страшна? (Глиобастома, записал я и поставил около слова крест.)
— Тем, что ее края четко не очерчены. Поэтому ее нельзя удалить: никто не отважится сказать, где она начинается и где кончается.
— Жутко, — прошептал я и обвел крест еще раз.
— Герою вашего фильма надо, наверно, иметь глиобастому.
— Почему? — Я был настойчив.
— Вы же сказали, что ему надо прожить еще один год. На этом базируется весь сюжет — или нет?
— Да, — сказал я и засмеялся, — на этом базируется весь сюжет. Это должна быль глиобастома, это лучший вариант. Я вам очень благодарен, господин доктор, вы оказали мне неоценимую услугу.
— Ну что вы!
— Нет, в самом деле. Я не знаю, что бы я без вас делал!
— Мне это приятно, мистер Чендлер.
— А что происходит, если вы устанавливаете, что речь идет о глиобастоме?
— Совсем ничего. Мы закрываем обе маленькие дырочки, и дело сделано.
— Ага, — сказал я. — А пациент? Вы сообщаете ему, что он неизлечимо болен?
— Ради бога! — Он покачал головой. — Конечно нет! В лучшем случае мы говорим его родственникам.
— А что вы говорите ему?
— Ему мы говорим, что при обследовании определили, что опухоль безопасна и в операции нет необходимости.
— Но это же ложь!
— Конечно, мистер Чендлер. Но что получил бы бедный парень от правды? Он быстрее начал бы угасать. Во время всех обследований у человека много переживаний. Он заслуживает маленького отдыха. Мы говорим ему, что он должен отдохнуть и прийти снова. И когда он приходит опять, мы назначаем рентгеновское облучение.
— Каждые два-три дня, — сказал я и испуганно замолчал.
— Откуда
— Я когда-то читал об этом, — быстро ответил я, и он успокоено кивнул.
— Да, каждые два-три дня. Всего двадцать — двадцать четыре сеанса.
— И они помогают?
Клеттерхон пожал плечами:
— Трудно сказать. Иногда больше, иногда меньше, немного всегда. На этой стадии многое зависит от диспозиции. И от автосуггестии. Это самая лучшая стадия для пациента. Затем следует не так много радостного.
— Так, — сказал я. — Что следует затем?
— Затем он медленно умирает, — ответил доктор Клеттерхон.
27
Только что, сам того не подозревая, он объявил мне смертный приговор. Он сидел напротив меня, высокий, худой, и дружелюбно кивал:
— Да, это неизлечимая болезнь, мистер Чендлер. Сегодня мы уже многим можем помочь, но многим другим… — он бессильно развел руками.
— Как оно выглядит, это умирание? — спросил я.
— Зачем вам об этом знать? Это действительно слишком печально! Это нельзя показывать в фильме.
— Мы и не собираемся это показывать, — сказал я. — Но мне нужно об этом знать по той простой причине, что нужно знать то, что нельзя показывать.
— Ваш герой должен еще долго прожить после обследования?
— Боюсь, что да, — сказал я, — фильм вообще начинается именно с этого.
— Сколько он должен жить?
— Чем дольше, тем лучше. Сколько это возможно?
— Максимум год. — Клеттерхон задумался. — Не было ни одного случая, чтобы пациент прожил дольше. Все зависит от того, как пройдет облучение.
— А в этом году он еще в норме? Я имею в виду — смерть наступает неожиданно, или пациент медленно сходит с ума, или что там еще происходит?
— Иногда смерть наступает внезапно, из-за апоплексического удара. Тогда человек умирает за секунду, буквально на полуслове.
— Хорошо, — с облегчением сказал я.
— Это если повезет.
— А если не повезет?
В кабинете постепенно темнело — солнце клонилось к закату. Клеттерхон встал и включил электронагреватель, который начал светиться как большой красный глаз.
— Если не повезет, начнется очень неприятный процесс распада, духовного и физического.
— В какой форме?
— Сначала это происходит физически. Изменяется мозг. У человека проявляются свойства характера, которых у него раньше не было.
— Например?
— Например, он становится чрезвычайно недоверчивым. Это типичный симптом.
Я вздрогнул. Недоверчивым! Типичный симптом…
— Ему кажется, что его все обманывает. Он никому больше не доверяет, даже собственным ощущениям. При этом идет медленная атрофия чувства общения. Он теряет контакт с окружающим миром, становится чудаковатым, замкнутым, хитрым.