Я шестая

Трашина Галина

От досады Григорий Фёдорович был готов содрать с узницы кожу и съесть на глазах у всех, лишь бы оплошность осталась незамеченной. Проделывая в воображении задуманное, выпалил следующее:

– Уважаемый, Виталий Семёнович! Она новенькая, не прижилась, но сегодня же, в Розарий воткну!

Виталий Семёнович заспешил к выходу, пыхтя горячим паром.

– Как глупо получилось, – сокрушался начальник тюрьмы, стараясь не отставать за взбешённым инспектором.

– Мы ей в Розарии умишко-то взрастим, она своё получит. Не

сомневайтесь Виталий Семёнович! – выдавал бедняга обещания и хотел, выпрямить спину, но последовал очередной спазм мышц.

– Ой!… – вырвался предательский стон.

Виталий Семёнович словно ждал момента:

– Ты… у меня сейчас пополной огребёшь, Жора!!! – взревел он, нависнув медведем над невезучим начальником.

Григорий Фёдорович отпрянул от испепеляющего взгляда. Инспектор живо подтянул брюки. Однако, все заметили полоску шёлковых трусов в сине-зелёный горошек. Фёдорович прижался к Чугунной Бабе, передав по эстафете не дружелюбный взгляд. Та приготовилась писать заявление об увольнении.

– В Розарии соки выжму. Ох… высушу сучку! – грозился он, отойдя от боли. – Там… гадину, наукам жизни обучат! Ещё как отшлифуют! – вопил в запале, не подозревая, что выдаёт пророчество не только для заключённой но, и себе тоже.

Именно полученный Розой опыт в Розарии, забросит его в перипетии судьбы, которые не приснились бы в кошмарном сне.

Вздыхая каждый на свой лад, служащие придерживались следа рассерженного Виталия Семёновича. Григорий Фёдорович, плёлся, опираясь на мощную руку Чугунной Бабы.

«Хоть бы пронесло, иначе несдобровать», – печалилась она, сокрушаясь, что вовремя не отреагировала на выходку арестантки.

Тут её осенило:

– Григорий Фёдорович, а давайте прикинемся, мол, машина здохла и всякое такое… Шоферюгу беру на себя. Упоим обоих, чтобы по утряне мамку не помнили. А? – предложила она, чуть ли не видя себя уже в длинной очереди безработных.

Высказанная мысль приспела кстати, хотя нос начальника недовольно сморщился, глаза выдавали обратное. Смотрительница ухватила настрой и добавила:

– Всё сама обтяпаю!

– Жесть!… Облажалась и меня подставила, да уж… расстарайся, – проворчал тот.

Она вздохнула и ускорила шаг.

– Куда по-пё-рла? – коснулось женского слуха болезненное кряхтение.

Но смотрительница уже намётывала план предстоящей попойки.

«Охамела стерва. Ну, гады, все попляшут, пусть только боров отчалит… всем раздам на магарыч», – негодовали начальствующие мысли.

Между тем толпа, во главе с инспектором, скрылась за поворотом…

– К медичке отволоки, пусть чем-нибудь наширяет, нету мочи терпеть. Сама – как условились, – отдал Фёдорович распоряжение и погрузился в омут предстоящих страданий: медицинский кабинет превратился в комнату пыток, мир исчез в непреодолимом страдании.

Глава 9

Для арестантки событие, как мизансцена пронеслась на одном дыхании. Она поднялась с пола, отряхнулась и отправилась досыпать. На пути попалась крыса, стегнув жирным хвостом, метнулась под стол. Роза, почесав ногу, пробубнила:

– Размотались… предатели… где раньше были? Нет, чтобы выдрать господам глазищи. Заныкались трусы проклятые…

Ворчала она не со зла, скорее для заполнения давящей пустоты. Тут… на что-то наступила, нагнулась, подняла небольшой серый кусочек.

– Так это от штанов, – догадалась она и представила лицо господина при виде крупной дыры.

Роза, зажав в кулаке мягкий клочок ткани, раскатисто рассмеялась. Камера словно ожила: мрачные стены посветлели, излучая тепло. Неожиданное веселье образовало голубое пространство, изгнав гнёт из углов. Смех, проникая в камни, словно согрел и просушил их. Пространство наполнилось благоуханием и уютом. Да и узница пропиталась чудной невесомостью: хотелось вальсировать, парить в вихре пьянящих ощущений.

Вскоре вновь вернулось разочарование. Смех как бы устал, покинул камеру. «Почему хорошее заканчивается, скука всегда рядом. Ненасытная сволочь? Как всё достало!» Роза швырнула находку на стол. Пытаясь хоть немного облегчить бремя, затянула мотив. Он вспомнился накануне, расшевелив ленивую память. Не задумываясь, узница орала несвязные фразы, чтобы избавиться от размышлений. Те, не на шутку, взялись подкидывать вопросы: «Если Розарий, то там – Розы. Здесь что, всех звать Розами?» – рассудила она, и, не выдержав, закричала:

– Проклятье! Проклятье!!!

Бросившись к двери, заколотила по бездушному металлу голой пяткой. Нахлынуло подзабытое неистовство: схватив со стола миску, укусила за край. Вид двух дыр и ломота в скулах охладили пыл. Боль от зубов переместилась в затылок. Роза намочила волосы под краном. Вода заспешила за шиворот, студя шею. Стряхнув капли, напустилась с бранью на холод.

От безысходности камера с содержимым скарбом воспринялась за агрессивно-удушливую субстанцию, дышащую громче, чем сама арестантка. Казалось, что ожившая безнадежность намеревается лишить последнего рассудка. В глазах потемнело. Ногами овладела дрожь. Подкатила тошнота и вырвало.

Стремясь избавиться от дурного настроения, Роза замахала руками, полагая таким образом изгнать прозрачного и коварного врага. Хотя его победа не страшила, ведь единственной мечтой оставалось желание не быть вообще, то есть, избавиться от постылой жизни. Но уверенность в наступлении немедленной смерти отсутствовала, вселяя опасение, ухудшить без того плачевное положение.

Роза понимала, по сути, сопротивляется беспокойству о будущем, полагая, затянувшийся кошмар когда-нибудь кончится. Ведь не зря пугают каким-то Розарием.