Я связал себе жизнь…
Шрифт:
После оккупации Норвегии Германией в 1940 году и после досадного прокола, в котором был виновен её легендированный муж, они срочно свернули вербовку и перебрались в немецкий Франкфурт-на-Майне, где выдавали себя за итальянцев, получили вид на жительство и стали преподавать детям немецких бюргеров в элитной немецкой школе, итальянский язык, а "муж" испанский. Постепенно стали вхожи в богатые и известные дома немецких политиков, банкиров и высокопоставленных военных, что было отличным местом добычи информации для нашей разведки. Развивающему СССР, накануне войны, позарез нужна была валюта, а Франкфурт был финансовым центром Германии на протяжении столетий и являлся местом сосредоточения крупных банков. На протяжении двух лет им удалось провернуть несколько финансовых операций, в результате которых, огромная сумма в иностранной валюте, была трансформирована в слитки золота и отправлена через третьи страны в СССР. К концу 1944 года,
Мало кому из ранних чекисток удалось совместить работу с женским счастьем, но Агния в этом преуспела. Официального мужа у неё никогда не было, но было двое детей зачатые по любви от разных мужчин.
– Ого, что я слышу, опять золото? Это уже интересно, продолжайте!
– А нечего продолжать, в 1947 году Агния, сняла погоны и перешла в совсем другое ведомство.
– И что, больше она с сестрой не встречалась и не знает, что с ней стало после войны?
– Что с её сестрой было дальше, Агния не знала, они лишь однажды встретились случайно, перед самым началом войны, но это уже была не та кроткая и покладистая кроха. Агнии показалось, что это был хитрый, алчный и беспринципный человек, но это было не так. Это была маска, которая её спасала. Она Агнию не узнала, да и не могла узнать, слишком мала она была в 1912 году, к тому же, Агния сменила имя и фамилию, так требовалось при работе под прикрытием. С началом войны их пути окончательно разошлись, но Агния не переставала искать свою сестру, писала, на протяжении пяти лет, запросы в архивы МВД, НГКБ СССР, в архивы союзных республик, но тщетно, всё, что касалось репрессий, расстрелов, многочисленных лагерей, допуск к такого рода материалам был зачастую закрыт по причине не снятия с них грифа секретности. Всё это ей показалось очень странным.
– Господи, какие шпионские страсти вы мне рассказываете, а надо ли мне это знать?
– Да, о своих родственниках ты должен знать всё!
– О каких родственниках, какое отношение имеют мои родственники к разведке, открыл я было рот и… чуть не лязгнув, по-звериному зубами, закрыл, наконец до меня, на подсознательном уровне, что-то начало доходить, но я решил пока не задавать вопросов, а дослушать эту исповедь до конца.
– Чёрт бы побрал эту вашу сталинскую идеологию, как вы там выживали? Тётя Шура не ответила, она задумчиво смотрела в окно, по её щекам катились крупные слёзы.
Я хотел её успокоить, сказать какие-то тёплые слова, и… осёкся на полуслове, мне стало вдруг всё понятно, – Тётя Шура, Агния Зотова это вы? – промямлил я, чуть дыша, – но почему у вас имя Агния? Тётя Шура вздрогнула, вытерла слёзы платком и строго посмотрела на меня, – Догадался стервец – я не сомневалась! А новое имя? Это я подстраховалась, для предупреждения лишних вопросов и в середине шестидесятых сварганила себе новый паспорт. С тем, что у тебя покоится в кармане, не трудно было это сделать. Я смущённо притупил взгляд, – все заметила старая чекистка!
– Так, раз всё мы расставили по местам, я буду рассказывать от первого лица, и так, продолжим.
– Увидев вашу гбэшную ксиву и прикинув что почём, мне не трудно было догадаться.
– Ты уже знаешь, что я сидела в Амурлаге с 1951 по 1960 год, но не знаешь, что я там встретила свою сестру, которую не видела более двадцати лет.
– Да вы что! И как ваша встреча прошла, вы узнали друг друга?
– В начале 1955 года в Амурлаге, в этом жутком месиве изуродованных жизней, я обратила внимание на фамилию Зотова, когда начальник конвоя, вечером, выкрикнул эту фамилию во время вечерней проверки. Я запомнила бригаду, в которой девушка работала и после отбоя разыскала её. После нескольких наводящих вопросов Агния убедилась, что перед ней действительно её родная сестра. Сестра, после трагических событий в 1918 году, навсегда так и осталась с покалеченной судьбой: на её глазах большевики расстреляли тётку, потом пребывание в детском приюте с нечеловеческими условиями содержания, побег в 1926 году, затем улица, свирепая шпана, нищета, голод, воровская среда и, так до первого ареста за кражу пары булок хлеба у лоточника на рынке. С измальства, заклеймённая унижающей фразой: "шпана беспризорная", отвергнутая обществом и озлобившиеся до такой степени, что с годами, растеряла все доброе, которое присуще нормальному человеку и очень быстро превратилась в настоящую преступницу.
Сразу после революции вышел Декрет СНК в 1920 году, где отменили суды и тюремное заключение для несовершеннолетних, но уже в 1926 г статья 12 УК РСФСР вновь разрешила судить детей с 12-летнего возраста за кражу, насилие, увечья и убийства. Вот
В 1954 году, в лагере, сестрёнка неожиданно повстречала свою подругу детства, вместе бежали из детского приюта в 1924 году, вместе крали, беспризорничали и скитались по просторам России. Неожиданно выяснилась, что подруга её – мамка, так на воровской фене именовали женщин, родивших в лагере ребёнка. В конце 1952 года у подруги завязался нешуточный роман с местным режимником, красавцем грузином— «кумом», как его здесь называли и неожиданно забеременела. Роды прошли благополучно, мальчишка родился здоровый, но крикливый и с незначительным дефицитом массы тела. Ребёнку было около двух лет. Имя отца ребёнка до сих пор остаётся неизвестным, на этот вопрос она не желала отвечать, замыкалась и молчала как партизан. Лишь однажды, один единственный раз, в минуту редкого откровения, она с надрывом в голосе пожаловалась, – Тамара, милая, даже находясь в этом нечеловеческом аду, я чувствовала, что у меня осталось очень мало времени и до умопомраченья, до боли в сердце, мне, молодой женщине, не познавшим себя в материнстве, хотелось горячей любви, хотелось о ком-то заботиться и до безумия хотелось ребёнка – существа, самого родного и близкого, который продолжит мой род и за которого мне не жаль будет отдать жизнь. Они обнялись и вдруг, как по команде, не сломленные невзгодами, две стальные духом девушки, навзрыд заплакали. Тамара её поддерживала и при случае, всегда помогала скудными продуктами.
В дни, когда на улице метёт сумасшедшая пурга и мороз выше пятидесяти, на работу нас не водили и все узницы, запертые в бараках, вспоминали своих детей, семью и свою жизнь на воле. Разоткровенничалась и подруга сестры, она, задумчиво теребя ватную подушку, с горечью произнесла, оглядываясь по сторонам, – Знаешь Тамара, – страшно не родить, страшно подумать, что ждёт этого ребёнка в будущем. Теоретически, отбыв срок, я имею право забрать своего ребёнка, при условии, что ребёнку не исполнилось три года на момент освобождения матери. Но это теоретически, в основном же, после трёх лет ребёнка у меня изымут и отправят в детский дом, в какой – мне никогда этого не узнать. Меня, скорее всего, после рождения ребёнка, как правило, лишат родительских прав, и даже отбыв срок, я не смогу восстановить свои материнские права. Условия в детдомах очень ужасные: дети умирают от голода и холода. Судьбы детей, рождённых за колючей проволокой, будут складываться тяжело и непредсказуемо. Детей врагов народа в детдомах не жалуют, ежедневно избивают, забирают у них еду, насилуют, не взирая на возраст. Да что я тебе рассказываю, мы с тобой сами прошли в детдомах эти круги ада. Вот чего я боюсь. Но самое страшное – будут ломать ребёнка идеологически, методично править психику через колено и настраивать против нас, якобы не путёвых родителей. По прибытию в детдом сразу поменяют фамилию, заставят отказаться прилюдно и осудить родителей, внушая, что они были врагами советской власти. Если малыши – эти ещё не до конца поймут это, но вот школьникам будет совсем тяжко, им настоятельно будут рекомендовать забыть своих родителей, сторониться их, испытывать стыд и нетерпимость и даже ненавидеть – ведь вождь советского народа никогда не ошибается. Тамара, если со мной что-нибудь случиться, дай слово, что ты моего ребёнка не бросишь и найдёшь его где бы он не был? Тамара такое слово дала.
–Да, дела, – я лишь сокрушённо покачал головой, – вот где Освенцим.
– Мамочек от работы освобождали только непосредственно перед родами. В случае рождения живого ребёнка, кормящие матери получали для новорождённого несколько метров чистой белой ткани для пелёнок, усиленную пайку хлеба, три раза в день примитивные щи из белой капусты или из прошлогодней брюквы, иногда их баловали рыбными отходами со стола надзирателей.
– Но ведь это неправильно, ребёнок ни в чем не виноват! Почему ему не предоставляли полноценное питание?
– Новорождённый не считается заключённым и его не обязаны ставить на довольствие, однако, по неписанному правилу, ему иногда выписывался неплохой детский паек. Баланда для мамочек, в период кормления, как правило, становилась гуще – должно же быть молоко у матери. Матерей каждый день под конвоем сопровождали к детям для кормления, а если попадался сердобольный начальник караула или вдруг он оказывался отцом ребёнка, что было нередко, то матери оставались на ночь с детьми. Вот после одного такого посещения подруга сестры неожиданно бесследно пропала, и за ребёнком смотреть стало некому. Много позже стало известно, что кто-то ночью шагнул в запретку и часовой на вышке попросту его застрелил. Это была подруга сестры.