Я тебе не ровня
Шрифт:
— Схоронила?
— Да. Вчера зарыли, — и смотрит с такой надеждой на него, будто он оживить псицу сможет.
— Так посади куст какой на схроне. Псице может и без разбору, а ну как нет? Вот не знаю, куда скотина после смерти уходит, но вдруг увидит? — нес дурное, но ничего иного выдумать попросту не смог.
Аринка аж дернулась, встрепенулась и ресницами захлопала.
— И правда же! Будет там знать, что я о ней помню. Боярин, молиться о звере ведь грех, верно? А вспоминать можно. — Андрей чудом улыбку сдержал.
— Смотрю я на тебя и … — Шумской головой покачал, но продолжил. — Тебе звери дороже, чем люди.
— Не дороже, боярин. Их жальче. Ты-то вон какой, обоерукий, сильный. А у них что? Токмо лапы. Ни оборонить себя, ни еды сыскать на старости. Все только пинают, да ругаются. А за что? За то, что верой и правдой служили всю жизнь свою?
— И с людьми такое случается, Ариша, — Андрей уж и не помнил, когда вот так запросто болтал с кем-то, окромя Дёмки. А уж с девкой никогда не было такого!
— А вот то их вина, я так мыслю. Если к концу-то жизни не нажил ни одного друга, да любящего ближника, так и…
— Злая ты, а ведь так и не скажешь. Иной раз кому-то тяжко с людьми сходиться. С того и живут одиноко, — Андрей себя не узнавал, трещал, как сорока!
— Как ты? — и глазищами своими буравит, но не зло, не с праздным каким любопытством, а тепло так…с пониманием.
— Что как я? Я вот он, с тобой болтаю. Глядишь, стану старый, ты меня одного подыхать не оставишь, — улыбнулся и совсем разум обронил, когда Аришка просияла в ответ белозубо. — Если доживу до старости…
Аришкину улыбку будто ветром снесло.
— Боярин, ты чего ж такое говоришь? — испугалась.
Шумской отвечать ничего не стал, просто в глаза ей прямо взглянул, а она поняла все. Воинская участь — дело страшное. Вот сидит ныне перед тобой сильный, молодой, да красивый, а завтра — калека или мертвяк.
— Арина… — подался к ней, влекомый светом глаз ясных, но возле сараюшки послышались голоса и не чьи-нибудь, а боярыни Ксении и Машки.
— Куда делась-то? Дома ее нет, Михал Афанасьич не видал. И в девичьей нет. Машка, признавайся, как на духу, где Арина, а? Нам с тобой дед ее под опеку дал, а мы прохлопали! Какие мы с тобой опосля этого бояре? Слову нашему никто не поверит!
— Матушка, ей Богу, не видала! Побегу поищу в конюшнях.
— Куда побежишь, неразумная? Боярские дочери урядно ходят, медленно. Пошли холопку на поиск. Вот найду, за косу-то оттаскаю.
Аришка сжалась в углу своем так, что Андрею снова стало жалко ее.
— Беги, нето. Боярыня Ксения крута, не спустит, — поднялся сам и руку ей протянул.
Она пальчики свои положила в его ладонь и уцепилась. Знала бы, дурёха, каким ознобом обдало Андрея, может так и не держалась бы крепко. Шумской-то ее поднял, да руку тут же отпустил…от греха.
— Спаси тя Бог, боярин Андрей. Побегу. И куст утресь высажу у Мавки, — вздохнула печально, и Шумской понял — псицу она долгонько еще помнить будет, а с того и печалиться станет.
Ариша поклонилась поясно, выскочила за дверь сараюшки, токмо коса ее золотистый след оставила. И не где-нибудь, а в дурных Андреевых глазах. Так и стоял — чурбан чурбаном — глазами хлопал. Дохлопался.
Пока шел через двор, пока Дёмку сыскал в кузнях, все мысль в голове вертелась, а уж как к вечеру и осозналась. Когда все спать улеглись, Андрей тихим сапом из ложницы вышел, оседлал сам Буяна и выехал в Савиново. Гнал, что чумной!
На подворье своем взбудоражил холопов, велел приказчика Архипа звать. Тот явился, едва порты натянув.
— Боярин, чего надобно? — с поклоном.
— Чего, чего… — Шумской башкой своей дурной тряхнул. — Намедни Цыганка ощенилась, так? Веди. И короб дай.
А Архипу-то чего? Взял, да повел. Чай не его ума дело — боярские заскоки.
На псарне, где разводили злых, охранных псов, в самом углу огороженном, в сене копались щенята. Цыганка — маститая псица — лежала на боку и грозно порыкивала. Токмо, на Шумского пойди, рыкни. Он, будто сам пёс, цыцкнул грозно и сука уши прижала.
Среди щенков — пушистых, толстолапых — пищал один брюхастый. Проворный такой, светлой масти, не в пример остальному помёту. Вот его-то и подхватил Андрей под толстое брюшко, поднял к лицу, осмотрел и улыбнулся — глаза-то щенячьи аккурат зеленые, как у Ариши.
— Спрячь в короб и неси на двор. Там меня жди. — Архип взял сучье дитя и ушел, а Шумской обратился с речью к псице, что глазами влажными проводила светленького своего.
— Не майся, псина. В хорошие руки снесу. Так-то подумать, ему свезло, — потрепал по теплой башке собаку и ушел.
Вот никто не знает, понимает пёс хозяина али нет, но Цыганка вмиг угомонилась, вроде как поверила Шумскому-то. Вот те и скотина…
Обратно к Берестово ехал уже спокойнее, вез коробок, в котором пищал толстобрюхий. Шумского без расспросов впустили охранные, и он тихой рысью добрался до боярского подворья. Скинул узду Буяна на руки холопу и отправился в ночной поход по городищу.
Майская ночь — светлая, теплая и душистая. Вокруг тишина, токмо по закуткам заборным слышны вздохи, да тихий девичий смех. Можа, и бабий, да как в ночи-то разберешь?
Когда добрался до Аришкиных хоромцев, оглянулся воровато, схватился рукой за край забора невысокого, подтянулся и перемахнул. Шел по двору ночному сторожко — не увидел бы кто. Вот смеху будет, когда поймут, кто тут темным временем шастает. Бог миловал — никто не приметил, шум не поднял. Андрей оставил коробок с затихшим щенём на крыльце и обратно вылез тем же порядком. Для себя вывел — деду Михаилу надоть за домом строже смотреть, а то приходи, кто хошь и уходи.