?Я тебе не секретарша
Шрифт:
— Ты думал можно смеяться над Мариной Стерлядь? Неа, это я тебя провела. Стремно, правда? — усмехаюсь, а самой реветь хочется. Бежать нужно, пока во всех грехах не покаялась, вцепившись в его рубашку. Не простит он меня, не после этих глупых, ни вообще. Да и хотел бы, давно уже заметил бы, значит, не так важна, как сама себе придумала.
— Зато теперь, ты меня точно запомнил, — разворачиваюсь, походкой красивой шагаю, носочек тяну. Ой, молодец Маринка. Вся гордая, спина прямая, плечи расправлены, грудь вперед.
Вот только слезливый поток обзор загораживает, жаль никто не додумался придумать очистители на глаза.
— Марина… Марьяновна, — выдыхает одна из моих работник, стоит нам на выходе из черного хода за сценой столкнуться. Она должна грамоту вручить, а мне сбежать бы.
— Алла, — с трудом произношу, едва способная разглядеть. — Меня тут нет, и не было, поняла?
С минуту молчит, вглядываясь в лицо зареванное, после кивает, отводя взор карий.
— Не видела, не слышала, не знаю.
— Вот и отлично.
Ухожу, потому что знаю. Все закончились отношения, прошла любовь, картошку колорадский жук пожрал.
И нет печальнее истории на свете, чем повесть о влюбленной дуре, романе и зареванном прообразе брошенной Джульетты.
Глава 12 — Укрощение строптивого секретаря
— Котеночек мой…
— Ууу…
— Принцесса, — Марьян Бенедиктович жалобно посмотрел на супругу, стоящую поодаль и усиленно показывающую жестами немедля успокоить дочь, то есть меня. Откровенно вам скажу. Когда ревешь, выходит плохо. Только по голове гладит, к себе прижимая, а сам уже планы Барбаросса по отступлению строит.
— Хочешь, я твоего Кирилла в порошок сотру?! — пыхтит от ярости папа. Хороший он у меня. Но Кирилла трогать не хочу. Сама виновата, знаю, чего уж теперь. Вот только легче не становится, потому, шмыгая красным носом, выдыхаю:
— Не хочу.
Я действительно больше не хочу его трогать. На работе специально неделю больничного взяла, пятый день идет, мы с самого праздника не виделись. Все выходные, как зверь в клетке с ежеминутными порывами позвонить, написать, кинуть весточку. Уехала к родителям загород, чтоб в квартире, где им пропитано не находится наедине со своими мыслями.
И самое печальное: в глубине души надеялась, что Кирилл приедет.
Нет, правда. Мне кажется, каждая из нас при расставании с тем, кого любит, мечтает об этом. Вернется, обнимет, скажет все хорошо. Обещаешь себе прекратить думать, сама телефон каждые пять минут проверяешь. Позвонит или не позвонит? Время идет, никакого отклика. Выключила к черту смартфон, отписавшись генеральному директору, что временно отсутствовать буду. Сама успела до истерики глубокой Вене отзвониться. Хватит уже и правда парня мучить — ни себе, ни людям. Пусть пишет то, что ему нравится. Роман можно без погружение в действительность написать.
Оставлю Ливанского в покое, больше никогда к нему не подойду.
— Вот я знал, что ни к чему хорошему эта твоя любовь не приведет, — продолжал кипятиться папа, размахивая кулаком.
— Марьянчик, тебе нельзя волноваться! — тут же всполошилась мама, бросаясь к мужу, кидая мне свой поддерживающий материнский взор. Сердце заныло от боли. Хочу также, прожить годы бок о бок с человеком, которого люблю. Делить радости, заботы, ссорится, бурно мирится. Но либо много хочу, либо не судьба. Потому что знаю: Кирилла я забыть не смогу, в отличие от него.
Снова накатывает хандра, а папа бросается утешать, однако мама мягко уводит из комнаты, мягко шепнув напоследок:
— Все будет хорошо, Мандаринка.
Ага, будет. Не у меня.
Будто в подтверждение мыслей завыли наши собаки. Дом у нас двухэтажный, в элитном поселке, с садом, небольшим огородом, теплицами и даже камином внутри. Забор высокий под охраной, которая дежурит на въезде. Сейчас только три добермана, в такой поздний час, как раз по территории бегают. Судя по протяжному лаю, это Ниф-Ниф опять птичку залетную увидел. Обычно на любое движение в тени лаять начинает. Наф-Наф и Нуф-Нуф более спокойные, вот только сегодня они решили в три голоса запеть. С добавлением рычащих нот.
— Ниф-Ниф, Наф-Наф, Нуф-Нуф! — заорал на них папа, видимо пытался успокоить. Наши три поросенка добермана на секунду замолкли, затем опять залаяли где-то в районе одной из стен забора. Может, случилось что?
— Пойду, проверю, — нахмурился, кивая нам с мамой, чтоб оставались в доме. По телу прошла дрожь. Где охрана, она ведь должна среагировать на такую собачью активность? Звонок, точно гром среди ясного неба. Отец хмурится, отвечая начальнику охраны, пока мы, с мамой обнявшись, стоим посреди коридора, слыша голос Потапа Антоновича.
«Марьян Бенедиктович, у нас тут какой-то недоумок на стене сидит. Парни согнать не могут, собаки взбесились, горланит ерунду какую-то. Нам его пристрелить или вызвать неотложку?»
Отец пару раз моргнул удивленно, потом покосился на меня с мамой, пробормотав в трубку:
— Ну-ка, выведи изображение на планшет!
Спустя пару минут отец так глупо улыбался, глядя на изображение, что я уже начала подозревать не сошел ли он с ума. Широкие плечи затряслись, а сам ко мне повернулся, хитро синими глазами косясь.
— Дочь, ну и оболтуса же ты себе выбрала! Ей Богу, внукам потом это видео буду каждый год показывать. Пусть видят, какой папка у них, — хохочет папка, пока я отчаянно пытаюсь в экран заглянуть. Мама с другой стороны подкрадывается, рот зажимаясь, будто борясь сама с собой, но вижу уже ей тоже весело.
— Да дайте посмотреть! — возмущаюсь, выхватывая из рук гогочащего в ухо отца планшет, всматриваясь в видео, которое фиксируют камеры по прямому эфиру. А там… Сердце гулко бьется, кровь в ушах стучит. Не помню, как бросилась на выход, под окрик родителей: