Я твоя тень
Шрифт:
— Эй! Убери руки от лица, — резкий оклик развеял мои воспоминания. — Грим испортишь.
Я увидел перед собой тебя, критически осматривающего моё лицо.
— Ну вот, — сказал ты с наигранной досадой, — ты стёр часть щеки.
Я подскочил и заглянул в зеркало. Так и было, ты не шутил.
— Прости, — я вернулся к тебе в состоянии близком к отчаянию. Что теперь делать?
— Не боись, — ты толкнул меня к дивану, и я упал в него. — Сейчас всё исправим.
Ты стал шариться в сумках, лежащих на приставном столике, нашёл в одной из них солидного размера косметичку, достал оттуда коробку, напоминавшую набор акварельных красок, и, зачерпнув толстой кисточкой белой
Ты отскочил от меня в сторону, как от чумного. Я думал извиниться, но вспомнил, что уже недавно делал это. Постоянно просить прощения, пусть даже за разные вещи, наверное, выглядит более жалко, чем сами вещи, за которые это прощение просишь. И так же понятно, что я не специально.
Ты ничего не сказал по поводу моих манер. После того, как с восстановлением грима было покончено, ты достал из сумки флакон с распылителем и густо побрызгал меня. В это момент у тебя за плечом появилась Мона.
— Ты что делаешь? — возмутилась она. — Это же лак для волос!
— Ну и что? Стойкая фиксация же, должно и на грим сработать.
— А ничего, что так никто не делает? — Мона отобрала у тебя флакон, краски и побросала всё обратно в сумку.
Когда на сцену ушла пятая группа, ребята, наконец, собрались в гримёрке все вместе. Мы немного подождали, а потом потихоньку пошли к сцене. Нильс с Россом прихватили свои гитары, Мона — палочки, а Лайк достала из сумки бумажный лист и тоже взяла с собой. По дороге выяснилось, что она где-то успела распечатать ноты. Нильс заставил её оставить бумажку в гримёрке, чтобы не позориться. Лайк немного попротестовала, но Нильс заверил, что она не забудет ноты, потому что он так сказал. Не знаю, это убедило Лайк или что-то другое, но ноты она сложила в несколько раз, сунула в карман и пообещала не доставать. Мне было приятно, что я волновался не один.
И вот наступил момент икс. Наши предшественники под свист и одобрительный крики вернулись со сцены, настала наша очередь. Первыми на сцену пошли девочки, затем Нильс и Росс. Я хотел вклиниться между ними, но ты поймал меня за руку и остановил. Мол, солист должен выходить последним. Лично мне это казалось излишним, кто я такой, чтобы томить публику в ожидании моего пафосного появления, но раз ты так решил, так и будет.
Появление ребят на сцене сопроводило редкие одобрительные возгласы. Может быть, это кричали друзья Нильса и остальных, а, может, просто слушатели по инерции. Я услышал начало нашей первой песни и дёрнулся, но ты опять остановил меня. На этот раз мои нервы сдали, и я стал вырываться. Ты же обхватил меня обеими руками и прижал своим щуплым телом к стене. Все, кто торчал за сценой, косо на нас посмотрели, но тебе, как обычно, было наплевать.
Я недоумевал, сколько ты продержишь меня? Скоро уже моё вступление, а я даже не знаю толком расположение ребят на сцене, где стоит микрофон, и как он работает. Когда оставалось четыре такта до моего вступления, я собрал все силы, оттолкнул тебя и выбежал на сцену. Примерно на секунду до моего на ней появления я услышал, как ты упал, и подумал, а вдруг вместо меня там уже кто-то есть? Но мои ноги уже было не остановить.
Первое, что я увидел, это толпу людей под сценой, окрашенную в разные оттенки светомузыки. Я нашёл глазами стойку с микрофоном, заметил на лицах ребят растерянность, сменившуюся облегчением, и произнёс первое слово песни ровно в тот момент, когда и должен был. Какое впечатление я произвёл на публику, и произвёл ли его вообще, я не заметил. Мой голос очень
Когда песня закончилась, и стихли последние ноты, я подумал, что самое сложное уже позади, но я ошибся. Я обернулся назад, ища глазами Нильса, потому что совершенно забыл, что мы исполняем дальше. Но вместо подсказки я заметил, как ты манишь меня к себе. Я понятия не имел, как будет выглядеть, если я уйду со сцены, но ты звал так настойчиво, что у меня просто не было выбора.
— Молодец, — похвалил ты. Я бы обрадовался, но в тот момент мне было не до принятия комплиментов. — А теперь ты должен впечатлить их, чтобы запомнили. Понимаешь? — я кивнул, хотя даже не догадывался, что конкретно для этого надо.
Тем временем Нильс представил нашу группу, немного поболтал с публикой и объявил следующую. На этот раз ты не стал задерживать меня, зато я не жаждал идти назад, уже успев вкусить «бремя славы» и заодно ломая мозг в поисках идеи для впечатления зрителей. Тебе даже пришлось напомнить, что меня ждут. Но я всё тормозил, понимая, что если я сейчас не выйду, то вообще сбегу и, в то же время, не понимая, как заставить себя вынести своё тело к людям.
— Давай помогу, — предложил ты, очевидно, видя моё замешательство.
Я решительно шагнул к тебе, ожидая, что ты скажешь лёгкий и эффективный способ произведения впечатления на публику. Ты толкнул меня к стене, а потом поцеловал в губы. Я сообразил, что происходит только через несколько секунд. Я толкнул тебя так, что ты отлетел к противоположной стене. В любой другой момент, я бы тут же ужасно пожалел о содеянном, попытался бы загладить свою вину, боясь потерять твоё расположение. Но тогда я был настолько зол на тебя, что даже не обернулся, а на сцене готов был совершить любые глупости. Психологический барьер пропал, и я понял, что могу делать, что угодно, люди всё равно там, внизу, и не помешают мне. Это был мой вечер.
Я схватил микрофон и поддался магии музыки. Мелодии в наших песнях, благодаря инициативе Нильса, имели сюрреалистическое звучание и вводили в лёгкий транс. Я закрыл глаза и впустил музыку в каждую клеточку своего тела. Стоять в одной точке и вопить под музыку я уже физически не мог, поэтому пустился в безумный пляс, наплевав, как нелепо я могу выглядеть со стороны. Я вспоминал движения, выученные на танцах с Джеммой, как раздевался по твоему заданию перед людьми в парке, как пел в школьном театре песни, созданные тобой. Зал для меня перестал существовать, сцена тоже. В моём мире существовал только я, музыка и слова. Я стал литературным героем песни, ожил в придуманной тобой реальности, и ничто другое было неважно.
Я вложил в своё выступление всю злость на тебя и отдал всю энергию. Со сцены я уходил на ватных ногах, не вполне понимая, где я и кто я, и мечтая только поскорее оказаться в постели.
Глава 40
Особенно ничего не изменилось с того вечера, да и не должно было. Всё, что я отдал залу, все те переживания, который испытал, растворились в суровой повседневности. Спроси меня кто-нибудь пару недель назад, я бы, не задумываясь, ответил, что человек, который выступал на настоящем рок-концерте, не может быть совсем таким же, какими являются остальные, обычные люди. Теперь же всё выглядело совершенно иначе. Концерт? Ну, и что? Подумаешь, всего один-единственный. Это ничего не значит. Я ни на грамм не лучше меня позавчерашнего. Даже, несмотря на то, что я выступал в составе твоей группы.