Я успею, ребята!
Шрифт:
Юре я часа в четыре позвонил.
— Ну, Витек, видишь? Что бы я без тебя делал? Диктуй телефон.
Потом мне адрес дал.
— Съездишь? Там работы минут на сорок. Один диск всего. Вечером звони.
Я в этот раз даже магнитофон не проверил. Все думал, как там у Юры получится. Хорошо бы, чтоб получилось. Беготня эта надоела.
До семи по городу ездил, все ждал, чтобы Юра уж точно вернулся. Он к телефону сразу подошел, ждал звонка, видно.
— Что, Витя, новенького есть?
Я говорю:
— А у тебя-то?
— Новенькое, Витек, нужно, новенькое! У меня там все слушали, а взяли одну кассету. Нам этого Виталика упускать нельзя. Он за стоящую музыку будь здоров отстегнет. У тебя-то как?
— Все то же, — говорю, — как везде.
— Ладно. — Юра листками пошуршал. — Есть у меня адресок интересный. Сам, правда, толком про него ничего не знаю, но съездить, говорят, надо. Завтра, Витек, а? Завтра съездишь?
Я, наверное, долго молчал. Юра говорит:
— Эй! Ну чего ты? Чего молчишь-то? Вместе поедем, слышишь? Вместе.
Я домой пришел — папа на кухне ужинает. Я-то думал — он позже придет.
— Привет, — говорю.
Посмотрел он на меня:
— Ужинай. Говорить после будем.
Потом посуду вместе мыли. Он тарелки убрал, руки сполоснул.
— Давай, Витя, рассказывай.
Я уж думал — не заговорит.
— А чего рассказывать-то? Сам ведь знаешь, контрольная через неделю, сегодня отметок не было.
— Ты с Лешей что, поссорился? Какой-то он грустный был.
— Никто с ним не ссорился. С ним захочешь — не поссоришься. Это он на меня наклепал? Заходил к нам, что ли?
— Ох, Витька, никто на тебя не клепал. Говорю же — грустный человек был. Я его спросил, как дела, он мне про всякую цветомузыку чуть не полчаса толковал, прямо лекцию прочел. Только про тебя заговорили, сразу скис парень. «Витя что, — спрашиваю, — с вами не работает?» Молчит. «А где ж он тогда?» Молчит. Знаешь, Витька, времени у меня сейчас нет, но чувствую я, что путаешься ты в какой-то ерунде, и молчать тебе нет никакого смысла. Ну, накрутим мы тут с тобой, напутаем, а что матери скажем, когда вернется?
— У меня что, личных дел не может быть?
— Может, Витька, может. Только знаешь, из личных дел получаются замечательные семейные неприятности. Можешь поверить.
И пошел из кухни. И я к себе пошел, уроки-то надо делать.
Уже два часа прошло. Я наш с Ваньчиком катер крутил, была там у меня одна идея. Папа тихо вошел и стоит за спиной. Потом на чурбаке уселся.
— Слушай, Витя, а чего к нам Юра не заходит?
У меня все идеи из головы выскочили. Ну чего он про Юру заговорил? Видел он нас или просто так вспомнил?
— Занят, — говорю, — вроде. Наверное, занят.
— Да вы видитесь или нет?
Я плечами пожал.
— Странный он парень, тебе не показалось?
Я люблю, чтобы папа у меня в комнате сидел, а тут еле дождался, пока уйдет. Все время молчать не будешь, а врать неохота. Мы друг другу не врем. А про Юру я понял. Это из-за того разговора про бедных и богатых. Папа Юру тогда про его знакомых спрашивал, удивительно даже, как он запомнил. Я бы, может, ему даже про Юриных родителей рассказал, папа бы все понял, но про Пигузова нельзя было говорить. Я мог сто раз повторять себе, что у нас все по-честному, что стоит Юре сказать «все», и не будет никаких Пигузовых, и можно будет опять говорить про себя все как есть. Но не мог я себе представить, как папа ходит по квартирам и крутит там всякие ручки или как Пигузов на него слюной брызгает. Не мог я этого представить, и все.
А потом, когда уже в квартире было темно и тихо и только холодильник гудел за стенкой, я вспомнил, что папа рассказывал, как ему хотелось магнитофон. Он тогда учился в институте, а после лекций работал в разных местах, пока не накопил денег. И я подумал, что магнитофон — ерунда, что у нас с Юрой дело поважнее и что если на то пошло, то можно и Ленечку потерпеть.
И только все равно не мог я себе представить папу в Ленечкиной вонючей комнате…
Никогда бы не подумал, что у нас в городе такие переулочки есть. Дорога из булыжников, и тихо-тихо. Пока мы с Юрой до нужной парадной дошли, я всего трех прохожих насчитал. И в парадной ещё старик с бидоном по лестнице шаркал. Мы у двери звоним, а он так внимательно на нас смотрит. Не ходит сюда никто, что ли?
Дверь долго не открывали. Сначала я решил, что хозяин нас рассматривает, только глазка-то в двери и не было. Он там шевелился, чем-то брякал и молчал. Юра сказал:
— Здравствуйте.
За дверью ещё громче возиться стали.
— Ну конечно, конечно, здравствуйте! Только, ради бога, не машите руками, когда войдете, и вообще стойте смирно. Я вот сейчас с крючком разберусь.
Ну, думаю, точно чудо какое-нибудь.
Самый обычный дядька оказался. Худой только очень, и очки толстые, как две лупы. У него в этих очках глаза как будто от лица отдельно. Он говорит:
— Все в порядке, как договаривались. В кухне подождите, притащу сейчас.
Двигает что-то в комнате, топает. Юра из кухни в прихожую высунулся.
— Извините, — говорит, — может, мы…
— Ничего подобного, — отвечает из комнаты, — все в порядке. Просто у меня коридор узкий.
И выходит. Я такого не видел ещё. Здоровенный граммофон, труба блестящая. Все как надо. Он его на стол поставил.
— Ну вот. Только вы, братцы, трубу на голову не надевайте, а то прошлый раз ваш Петунков с лестницы свалился.
Меня смех разобрал, а Юра с табуретки вскакивает.
— Какой Петунков? Что мы, ненормальные, что ли, вашу трубу на голову надевать?
— Как какой? Вы что, не из ДПШ, не из драмкружка? А я-то… Ну простите, ребята. Вчера из ДПШ, понимаете, звонили, им для спектакля опять граммофон нужен. «У вас, — говорят, — реквизит уникальный». Вот и перепутал. Ну ничего, разобрались. А вы-то по делу, наверное?
Юра уже совсем куртку расстегнул. Жара на кухне.
— Так звонили же вам насчет записей. Ну что придут к вам.