Я – Ворона
Шрифт:
«Козя», — морщусь. — «Высокогорная козя ваша Цзя».
— Выражайтесь яснее, — требует щегол. — Или не тратьте мое и свое время.
— Пойдите навстречу маленькой просьбе госпожи Лин, — говорит Пэй. — И сценарист Ма никогда не вспомнит о своей обиде.
«Обидели лошадь, нагадили в стойло», — мысленно обалдеваю я. Мне-то привычно и органично, что в рамках съемки режиссер — это первый после бога (Мироздания) человек на площадке. Кто может указывать или обижаться на ставленника Мироздания? Они там что, семью Яна Хоу держат в заложниках? Непонятно.
—
Мамочка как раз прибежала с лекарством.
— Да, режиссер Ян? — не прерывая движения в сторону дочери, отвечает мама.
— Вы одобрите появление в следующей сцене госпожи Лин?
Такой подставы я не ожидала. Разумеется, мама может влепить: «Нет». Во что нам это выльется, как сценаристу под псевдонимом Бай Я? У жабенции наверняка есть связи в индустрии. У семьи звездочек запас юаней, как у дурака фантиков.
Мамуля же уставилась на Лин Сюли, будто в первый раз видит. Кстати, возможно, что и в первый. Маму же вечно куда-то дергают, а ей важна только одна малышка — я. Мне все ее взгляды достаются, не каким-то там сторонним милашкам.
— Мам, — зову.
Та вздрагивает, резко вспоминает про лекарство и чихающую дочь. И это правильно: ее высочество можно в другой раз поразглядывать. Можно даже с мыслями о свержении объединить процесс.
— Согласись, — говорю тихонечко, когда мама отгоняет гримерш и поит меня горькими таблетками.
Она хмурится, затем кивает.
— Давайте сделаем, как вы предложили, режиссер Ян, — уверенно говорит мать.
— Что по готовности грима? — переключается на фей цветных палеток Ян Хоу. — Как долго до завершения?
— Мы только начали, режиссер Ян, — вздрагивает та из гримерш, которую мы с мамой не «оживляли».
Чуть не врезается мне кисточкой в глаз.
— Двадцать минут, и закончим, — рапортует более вменяемая.
— Работайте, — дозволяет щегол. — У нас есть время для демонстрации. И репетиции. Госпожа Лин, прошу, покажите нам, что вы задумали.
Может, у меня разыгралось воображение, но я прям слышу в голове подтекст: «Если там полная чушь, всегда можно вырезать при монтаже».
— Кукла… — пальчик Сюли указывает на пустой стол. — Будет там?
— Госпожа младший сценарист, — поворачивает голову Ян. — Будьте добры, поставьте на стол вашу сумочку.
— Я? — тычет пальцем в грудь мама. — Сумочку?
С сомнением глядит на свой простенький и кое-где потертый баул. Мать моя — домохозяйка, и сумка — часть ее рабочей экипировки. Она вместительна и удобна. И не так жалко, если в нее вытечет молоко, которое не влезло в пакет.
С собой на выезд Мэйхуа тоже взяла эту кожаную толстушку-простушку. Ребенку может многое понадобиться в любой момент. Так, сейчас внутри баула мои: кофта, шарф, рейтузы. И куртка просунута сквозь длинные ручки.
Звездочка тоже смотрит на тертую и битую жизнью суму. Морщит аккуратненький носик. Да, малыш, это тебе не дизайнерская прелесть, это трудовая «лошадь». Не путать с Ма, который тебе роль принцессы подогнал.
Но тут же меняет
Звездочка на полгода старше моего тельца. Детская припухлость уже немножко сошла. На фоне моих хомячьих щек Сюли с подчеркнуто-аккуратной линией челюсти кажется едва ли не эльфийским детенышем. Как их там? Эльфик, эльфенок? Лишь бы не эльфятина.
Но хороша. И знает об этом. Высокомерный взгляд как часть врожденной заносчивости. Перворожденная, блин, на мою больную голову.
Больную — это мне все-таки заехали кистью повыше уха.
— Да, верно, — невозмутим наш щегол. — Сюда поставьте, пожалуйста.
Мать послушно взгромождает на стол баул. Стол — резное дерево, старинный предмет мебели. Не удивлюсь, если он большую ценность из себя представляет. Возможно, даже историческую. Сумища, эта громоздкая старушка, на нем смотрится, как насмешка.
— Здесь будет кукла, — изрекает Ян. — Играйте.
С его лицом играть бы в покер. Если хоть чуть-чуть правила знает, успех гарантирован.
Обидно, что часть репетиции мне не узреть: в глаза вставляют линзы, да еще и мельтешат перед лицом. Но наиболее эпичный момент мне показывают.
Маленькая звездочка сделала домашнюю работу. Знает, что по сценарию кукла впервые откроет глаза, когда к ней приблизится канцлер, он же добрый дядюшка милых принцесс и любитель птиц кумай. А еще Сюли помнит, что было на прослушивании, когда я-кукла открыла глаза. Естественная реакция — тревога и даже страх.
Когда принцесса «пугается», она… запрыгивает на ногу дядюшке. Виснет на нем, цепляясь за широкое одеяние, как маленькая обезьянка.
— Глаза в пол! — рявкает заказчик куклы. — Всем отвернуться! — это он не команде во главе с режиссером, а воображаемым слугам, которые как бы тоже в доме (не сейчас). — Бесценная племянница. Ваше высочество! Прошу вас, принцесса, вспомните о своем статусе.
Обезьянка трясет головой, часто дышит. Затем закусывает губку, сводит брови. Разжимает хватку. Расправляет златотканые одежды.
— Это плохой подарок, дядя, — вздергивает подбородок малышка. — Мне он не подходит.
И удаляется царственной походкой.
— Этот подарок не для тебя, дорогая племянница, — оглаживает аккуратную бородку канцлер.
Тут и двухлетке понятно, что сцена отрепетирована, причем неоднократно. Постарались эти «родственнички», подготовились. Реплики продумали: сами или это отпечаток копыта страшной лошади Ма?
Получилось… забавно, да. Умилительно и наивно. Мол, эта глазастая прелесть совсем юна. Она деточка, и ей бывает страшно. Но статус принцессы обязывает вести себя подобающе, скрывать свои желания и страхи. Как такую не захотеть утешить?