Яблочный пирог. Литературная реконструкция
Шрифт:
Писал «служба идет исправно, начальство барином довольно». Развратный старый черт! Я тебя на хлеб и воду посажу!
Выпорю! Продам!
СЦЕНА 13. ЗУЕВО. Парк
АЛЕКСАНДР
Не серчай, дорогая сестрица, это все не со зла.
СЕСТРА
Мне
АЛЕКСАНДР
Может, тебе стоит выезжать с отцом или с младшим братом?
СЕСТРА
Мне бы хотелось выезжать с моим старшим братом Александром! Тогда бы меня точно заметили.
АЛЕКСАНДР
А как бы мне хотелось хоть ненадолго оказаться если не в Петербурге, то хотя бы в Москве!
Словно отлученный от церкви, я уже несколько лет лишен святого причастия настоящей мазурки. Не то чтобы в Одессе совсем не танцевали, но там все было иначе. Ещё немного – и я позабуду все фигуры, так что столичные дамы назовут меня деревенским увальнем. И никакое красноречие меня не спасет.
Снова на паркет к Йогелю. Кстати, там всегда бывает много хорошеньких и свеженьких. Шестнадцатилетних.
Прости, дорогая сестрица. Вряд ли когда-нибудь я снова окажусь в столицах. Меня так и похоронят здесь, в монастыре.
СЕСТРА
Я бы хотела остаться здесь и разделить с тобой изгнание.
АЛЕКСАНДР
О нет, этой жертвы от молодой красивой девушки я принять не могу. У нее должны быть иные заботы, чем жить в деревне в окружении мужиков. Поезжай в Петербург или в Москву, одна, без маменьки. В отличие от меня ты можешь уехать, убежать! Так пользуйся этим, уезжай завтра же. И не поминай своего брата лихом.
СЦЕНА 14. ЗУЕВО
АЛЕКСАНДР (один, обращаясь к письму)
Простите, моя волшебница…! Но я должен выполнить Вашу просьбу и сжечь Ваши письма. Их читают все, кому не лень и даже те, кому лень. И хотя они попадают ко мне уже прочитанными, я как дворянин обязан предать их огню. [35]
И эти стихи тоже придется сжечь. Увы.
35
Следуя указаниям пушкинских писем и многочисленным исследованиям, мы склонны не вполне доверять датировке стихов поэта. Он умышленно сдвигал даты создания на год-два или три года вперед или назад, чтобы не бросать тень на некоторых дам и известные широкому кругу лиц события.
К тому же, какие-то стихотворения существовали продолжительное время в черновиках и затем дорабатывались: в них заменялось несколько слов или строк, иногда для цели достижения поэтического совершенства, иногда для умышленного искажения событийного контекста.
Даже любопытно, каковые люди читают мою переписку. Какой-нибудь мелкий служащий почтового ведомства, надев ночной колпак, рассказывает в постели жене: (далее гнусаво)
«Читал
Начальство по полицейской части, через три головы, ломает голову над расшифровкой моего почерка – в адрес кого бы были эти нецензурные слова? Верно ли они поняты?
А отец мой рапортует, что поняты они не верно, а обращены к местному кузнецу, плохо подковавшему кобылу. и никак иначе.
Это мерзко, невыносимо!
Впору топиться в черном ганнибаловском пруду.
Или, правда, написать к Адеркасу, покамест я помню, как пишутся служебные записки? Кратко и ясно.
Вот записка уже и готова.
Равноценная самоубийству.
Но не проще ль застрелиться?
Сперва, пожалуй, нужно составить некое объяснительное письмо для публики, которое потом будут обслюнявливать, обмусоливать, передавая в салонах из рук в руки.
Без письма наговорят бог знает чего.
Припишут внезапную кончину обиде на Воронцова иль ославят отца, обвиняя его в роковой ссоре.
К этому литературному труду нужно подойти обстоятельно, ведь это будет моё последнее сочинение.
36
Нет-нет, наш герой решительно не способен на самоубийство. Такая мысль могла только мелькнуть в голове или на бумаге, но лишь в порыве ярости или для красного словца, как, к примеру, в наброске письма Жуковскому «Стыжусь, что доселе живу, не имея духа исполнить пророческую весть, которая разнеслась недавно обо мне, и еще не застрелился. Глупо час от часу далее вязнуть в жизненной грязи, ничем к ней не привязанным». Отметим, что подобная мысль пришла в голову не нашему герою, а неким сплетникам, склонным к меланхолии и готовым приписывать её другим. В ответ на эту сплетню оставалось пожать плечами или съязвить.
АРХИП
Барыня велела сказывать, что внизу у реки поставили самовар и всех собирают кушать пастилу.
АЛЕКСАНДР (отмахиваясь)
Иду, иду.
Десять раз переиначиваю несчастную записку, но она все ещё чертовски неубедительна. Драматической завязке нужно сюжетное крещендо, которого нет, нет и нет.
Мне запретили въезд в Петербург? Но ведь это произошло не теперь, а почти пять лет назад. И с тех пор я не единожды благословлял небо за то, что мне довелось покинуть север и увидать неслыханные красоты иных земель.
Меня заперли в деревне? Обрекли на одиночество?
Но тому же Баратынскому повезло куда меньше. Он принужден нести службу в холодной Финляндии, но и там не унывает и пишет изумительные стихи: