Яблочный пирог. Литературная реконструкция
Шрифт:
Писал «служба идет исправно, начальство барином довольно». Развратный старый черт! Я тебя на хлеб и воду посажу!
Выпорю! Продам!
СЦЕНА 13. ЗУЕВО. Парк
АЛЕКСАНДР
Не серчай, дорогая сестрица, это все не со зла.
СЕСТРА
Мне
АЛЕКСАНДР
Может, тебе стоит выезжать с отцом или с младшим братом?
СЕСТРА
Мне бы хотелось выезжать с моим старшим братом Александром! Тогда бы меня точно заметили.
АЛЕКСАНДР
А как бы мне хотелось хоть ненадолго оказаться если не в Петербурге, то хотя бы в Москве!
Словно отлученный от церкви, я уже несколько лет лишен святого причастия настоящей мазурки. Не то чтобы в Одессе совсем не танцевали, но там все было иначе. Ещё немного – и я позабуду все фигуры, так что столичные дамы назовут меня деревенским увальнем. И никакое красноречие меня не спасет.
Снова на паркет к Йогелю. Кстати, там всегда бывает много хорошеньких и свеженьких. Шестнадцатилетних.
Прости, дорогая сестрица. Вряд ли когда-нибудь я снова окажусь в столицах. Меня так и похоронят здесь, в монастыре.
СЕСТРА
Я бы хотела остаться здесь и разделить с тобой изгнание.
АЛЕКСАНДР
О нет, этой жертвы от молодой красивой девушки я принять не могу. У нее должны быть иные заботы, чем жить в деревне в окружении мужиков. Поезжай в Петербург или в Москву, одна, без маменьки. В отличие от меня ты можешь уехать, убежать! Так пользуйся этим, уезжай завтра же. И не поминай своего брата лихом.
СЦЕНА 14. ЗУЕВО
АЛЕКСАНДР (один, обращаясь к письму)
Простите, моя волшебница…! Но я должен выполнить Вашу просьбу и сжечь Ваши письма. Их читают все, кому не лень и даже те, кому лень. И хотя они попадают ко мне уже прочитанными, я как дворянин обязан предать их огню. [35]
И эти стихи тоже придется сжечь. Увы.
35
Следуя указаниям пушкинских писем и многочисленным исследованиям, мы склонны не вполне доверять датировке стихов поэта. Он умышленно сдвигал даты создания на год-два или три года вперед или назад, чтобы не бросать тень на некоторых дам и известные широкому кругу лиц события.
К тому же, какие-то стихотворения существовали продолжительное время в черновиках и затем дорабатывались: в них заменялось несколько слов или строк, иногда для цели достижения поэтического совершенства, иногда для умышленного искажения событийного контекста.
Даже любопытно, каковые люди читают мою переписку. Какой-нибудь мелкий служащий почтового ведомства, надев ночной колпак, рассказывает в постели жене: (далее гнусаво)
«Читал по долгу службы письма одного небезызвестного поэта… мало что понял, но разобрал несколько нецензурных слов. Должно ли об этом докладывать начальству?» (далее снова обычным голосом)
Начальство по полицейской части, через три головы, ломает голову над расшифровкой моего почерка – в адрес кого бы были эти нецензурные слова? Верно ли они поняты?
А отец мой рапортует, что поняты они не верно, а обращены к местному кузнецу, плохо подковавшему кобылу. и никак иначе.
Это мерзко, невыносимо!
Впору топиться в черном ганнибаловском пруду.
Или, правда, написать к Адеркасу, покамест я помню, как пишутся служебные записки? Кратко и ясно.
Вот записка уже и готова.
Равноценная самоубийству.
Но не проще ль застрелиться?
Сперва, пожалуй, нужно составить некое объяснительное письмо для публики, которое потом будут обслюнявливать, обмусоливать, передавая в салонах из рук в руки.
Без письма наговорят бог знает чего.
Припишут внезапную кончину обиде на Воронцова иль ославят отца, обвиняя его в роковой ссоре.
К этому литературному труду нужно подойти обстоятельно, ведь это будет моё последнее сочинение.
36
Нет-нет, наш герой решительно не способен на самоубийство. Такая мысль могла только мелькнуть в голове или на бумаге, но лишь в порыве ярости или для красного словца, как, к примеру, в наброске письма Жуковскому «Стыжусь, что доселе живу, не имея духа исполнить пророческую весть, которая разнеслась недавно обо мне, и еще не застрелился. Глупо час от часу далее вязнуть в жизненной грязи, ничем к ней не привязанным». Отметим, что подобная мысль пришла в голову не нашему герою, а неким сплетникам, склонным к меланхолии и готовым приписывать её другим. В ответ на эту сплетню оставалось пожать плечами или съязвить.
АРХИП
Барыня велела сказывать, что внизу у реки поставили самовар и всех собирают кушать пастилу.
АЛЕКСАНДР (отмахиваясь)
Иду, иду.
Десять раз переиначиваю несчастную записку, но она все ещё чертовски неубедительна. Драматической завязке нужно сюжетное крещендо, которого нет, нет и нет.
Мне запретили въезд в Петербург? Но ведь это произошло не теперь, а почти пять лет назад. И с тех пор я не единожды благословлял небо за то, что мне довелось покинуть север и увидать неслыханные красоты иных земель.
Меня заперли в деревне? Обрекли на одиночество?
Но тому же Баратынскому повезло куда меньше. Он принужден нести службу в холодной Финляндии, но и там не унывает и пишет изумительные стихи: