Яблочный пирог. Литературная реконструкция
Шрифт:
АЛЕКСАНДР
Да, на ярмарке было бы куда веселее, а на свадьбе и вправду намного тягостнее. Так что у нас, как на похоронах – и шуток, и слез – всего хватает.
ОТЕЦ
Вы смеете дерзить мне! Я ночей не сплю, волнуюсь за него, письма пишу по канцеляриям, заискиваю ради него, унижаюсь, смотрю, как бы он не натворил чего-нибудь.
АЛЕКСАНДР
Смотреть за мной вовсе не обязательно. Это унизительно для отца – надсматривать за сыном. Я давно хотел поговорить с Вами об этом.
ОТЕЦ
А для отца иметь сына-изгоя, сына-отщепенца – это не унизительно?
АЛЕКСАНДР (пожимает плечами)
Меня обманывали, говоря, что деревенский воздух идет на пользу городским жителям, вселяя в них благоразумие.
ОТЕЦ
Что я говорил? Так может отзываться о родителях только чудовище, безбожное чудовище. А письма его почитать – иногда так и застынешь в изумлении. Ни капли уважения к отеческому дому. На уме одни карты, дуэли и женщины. Даже когда почтенный князь Сергей Григорьевич Волконский пишет ему, словно давнему приятелю, то как-то странно упоминает о своей предстоящей женитьбе на Марии Раевской. То ли просит прощения, то ли уведомляет незадачливого соперника о необходимости посторониться.
АЛЕКСАНДР (опускает кудрявую голову, чтобы никто не видел, как его глаза налились кровью)
О переписке с дамами я и не говорю. Это вовсе выходит за границы приличия.
АЛЕКСАНДР
Мало того, что Вы вскрываете мои письма, читаете их, теперь Вы ещё и пересказываете их содержание другим!
ОТЕЦ
Недавно в почтовом конверте мне попалось необычное письмо с диковинной еврейской печаткой. [34]
34
Елизавета Ксаверьевна Воронцова, с которой Пушкина связывали в Одессе двусмысленные отношения, прислала ему в подарок один из двух парных перстней с еврейской надписью для сургучного оттиска. Вторым перстнем, вернее его печаткой, она запечатывала собственные письма в деревню к поэту, поэтому они могли оставаться без подписи и обратного адреса. Он узнавал автора по сургучной печати.
АЛЕКСАНДР
Вы вскрывали это письмо, отец?
ОТЕЦ
Я теперь обязан все вскрывать.
АЛЕКСАНДР (вскидывает свою кудрявую голову)
Вы читали это письмо???
ОТЕЦ (легковесно)
Невнимательно, так, пробежал глазами.
Помню только внизу настойчивую просьбу письмо сжечь.
АЛЕКСАНДР (не себя от ярости)
Так Вы прочли это письмо, до самого конца! Как Вы могли?
ОТЕЦ (не обращая на них внимания)
Обычная женская болтовня, только на самый конец и обратил внимание, да на подпись.
АЛЕКСАНДР
Это невероятно! Читать чужие письма! И это делает мой собственный отец, который кичится своим пятисотлетним дворянством!
ОТЕЦ (наконец, поднимая на него глаза от ботвиньи)
Шестисотлетним. И не смейте мне указывать. Если Вы думаете, что мне доставляет удовольствие копаться в этой грязи и читать письма каких-то дамочек, Вы ошибаетесь, сударь мой. Я вынужден этим заниматься и марать руки только оттого, что мой сын – это Вы! Вы позорите наше имя, а мне достается роль прачки. Благородный человек, дворянин, не может вести себя таким образом, чтобы получать подобные письма.
АЛЕКСАНДР
Какая низость! Мой отец превратился в жалкого надсмотрщика, полицейского шпиона, мерзкого соглядатая!
В это самое время, совершенно некстати, во дворе останавливается коляска, из которой выходит молодцеватый и подтянутый господин, сосед Пушкиных – Иван Матвеевич Рокотов. Он слышит с
улицы громкие возгласы и крики.
ОТЕЦ
Что? Боже! Воды! Только не брусничной! Что ты только что произнес? Так оскорбить отца! Я запрещаю тебе, Лев, впредь общаться с этим чудовищем, с этим сыном-выродком! Он убил отца! Убил! Убил! Нет, ты слышала, Надин, что он сказал? И это мой сын? Убил!!! Да он убил отца словами! *
* Описанная Пушкиным в разных вариациях сцена менее публична и театральна.
АЛЕКСАНДР (печально)
Теперь к моим грехам добавится ещё мнимое убийство отца, и я буду отправлен на рудники, что, может, и к лучшему.
РОКОТОВ
Доброго вам дня.
Я, кажется, не вовремя, простите великодушно.
Уж не произошло ли здесь чего-то ужасного?
АЛЕКСАНДР
О да, произошло: неважные обвинения правительства против меня сильно подействовали на сердце моего отца и раздражили мнительность, простительную старости и нежной любви его к прочим детям. Решился я для его спокойствия и своего собственного просить его Императорское Величество, да соизволит меня перевести в одну из своих крепостей.