Ядгар
Шрифт:
— Да, сынок, у иных сила в костях, а у иных в мясе: слава богу, у меня сила в костях. Если бы она была в мясе — разве я вырастила бы вас всех?
До сих пор я ничего не понимал в ее простых словах. А теперь…
О мать, отдавшая мне свою молодость! О мать, не смыкавшая ради меня глаз целые ночи напролёт! О мать, перенесшая столько страданий в ночи прошлого и дождавшаяся наконец светлого дня! Кто в мире умеет любить больше матери? До сих пор я не сумел сочинить стихи, которые сравнились бы с твоими песнями над
Моей матушке тогда было ОЗ года. Ее жизнь цеплялась за сучки в чаще темных лет прошлого. Ее глаза всю жизнь тревожно всматривались в глаза ее детей: и острота зрения ее притупилась. Она не признала ребенка, но думала, что держит в руках одного из своих внучат.
— Матушка, — сказал я, — угомоните крикуна. Его мать долго не придет.
Старушка принялась меня корить:
— Не сидится тебе спокойно, сынок! Зачем ты взял младенца у матери и притащил сюда? Что я ему дам? И сестрица твоя хороша — не дорожит своим ребенком. Ей и заботы нет: «Будешь, мол, здоров, созреешь, от жара остыть сумеешь!» Эх, отгуляет время молодости, может, научится любить детей.
А ребёнок не переставал кричать. Старуха забыла и меня, и стирку. Укачивая ребенка на руках, она старалась его утешить. Но голодного малютку ласками не успокоишь.
Мать передала мне ребенка, а сама открыла сундучок, вынула две-три миндалины и истолкла в ступе. Потом смочила кипяченой водой, завернула в кисейную тряпочку и дала младенцу сосать.
Как раз тогда и у моего брата, и у младшей сестры были новорожденные. Старуха не знала, который из этих двух у нее на руках. Ребенок успокоился, но немного погодя опять заплакал. Прошло часа два, и мать вновь стала меня бранить.
— Что ты за человек? Зачем ты лишил ребенка матери и шатаешься с ним?
— Мама, сказать правду? — пролепетал я. — У него… у него нет матери. Сколько ни ждите — не придет. Это… мой ребенок.
— А? — переполошилась старуха. — Ребенок? Твой? Что ты говоришь, дурной? Откуда у тебя ребенок?
— Раз я сказал, что мой, значит, мой. К чему столько вопросов? Возьмите его и воспитывайте.
— Опомнись! Что ты говоришь? В мои годы — из меня посмешище строишь, сынок? Чей ребенок, я спрашиваю?
— Я же сказал — мой — и кончено, — заупрямился я. — Мой ребенок. Вы его будете воспитывать. Растили же меня и моих братьев. Так и его вырастите. Больше ничего!
Сначала матушка не поверила. Потом, увидев, что я стою на своем, запричитала:
— Да и что же я теперь буду делать? Пригнул ты мою честь к самой земле! Я-то тебя всем расхваливала. И люди-то с моих слов уважали тебя. Заслала сваху к твоей тетке. Сговор состоялся. А ты с какой-то первой встречной шашни завел, да еще принес в наш дом приблудного ребенка. Какой стыд! Ведь меня знают и в махалле, и на гузаре. Как мне смотреть людям в лицо? Я так ждала, что в старости жена моего второго сыночка будет меня
— Не лейте попусту слез, мама! Я и хотел вас порадовать. Да мать ребенка умерла после родов. Она… она была бы вам хорошей невесткой.
— Да скажи же, наконец, кого ты взял? Из хорошей семьи? Мать умерла, говоришь? Сейчас пойду. Надо навестить родных… Где они живут?
Ребенок заплакал. Старушке уже некогда было со мной препираться — внучонок был голоден. Она вытерла концом своего платка слезы, бросилась к младенцу и распеленала его:
— Мой миленький, да ты мокрешенек!
Я искоса взглянул на голенького малютку. Это был пухлый беленький мальчик. И вдруг у меня в сердце началась борьба между досадой и теплотой, между жаждой мести и нежностью.
Будьте свидетелями, товарищи, это дитя будет моим сыном!
Первые дни моя мать не испытывала нежности к малышу и с большим недоверием кормила его молоком, которое приносили дети из Дома ребенка. Но с каждым днем ее привязанность к «внучонку» росла. И вскоре я уже услышал, что она кричит сестренке:
— Кумри! Да возьми же братца! Бедняжка надорвался от крика. Поноси его, покуда я испеку лепешки. Я сейчас приду сама.
А младшего моего брата уговаривала:
— Вставай, Абдугани! Вставай, мой хороший мальчик! Сбегай пораньше! Принеси молока для маленького, а то будет жарко, и молоко скиснет, пока донесешь.
Я уже мог быть спокоен за малыша.
Говорят: «В доме, где дети, — пет скуки и сплетен». Мой «сын» стал забавой для всей семьи. Младшие братья и сестры не спускали его с рук и с увлечением играли с ним. Вернувшись с работы, я брал мальчика на руки.
— Ну, посмейся, маленький. Как ты смеешься? — говорил я ему.
Итак, дома все сошло хорошо. Но со стороны я слышал вечные упреки и порицания. Тетка, та решительно отказалась выдать дочь за меня замуж.
— Пусть аллах уберет его, такого шалопая. Путался ваш Джура кто его знает с кем. Притащил в дом незаконнорожденного. Такому разнузданному я дочери не отдам. Моя дочка, что свежий бутон, что ясный месяц…
Все знакомые смеялись надо мной.
— Ну, как, Джура? Вырос сыночек? — спрашивали они при встрече.
Я смотрел на них вызывающе и отвечал:
— Слава богу.
Старший брат заявил:
— Кончено! Ко мне чтоб Джура не ходил. Такого брата мне не надо.
А старшая сестра совсем расходилась:
— К чему, мама, вам обуза па старости лет? Пусть Джура заберет ребенка и растит где хочет. Провались он! Недаром говорят: «Вскормишь сироту ягненка — сала поешь, воспитаешь сироту мальчишку — горя нахлебаешься». Вон каким здоровым вы выкормили брата, а никто не видел, чтобы он принес вам хоть щепотку наса.
Словом, имя мое заслужило дурную славу.