Яма
Шрифт:
Градский-за ней.
— Ты меня, бл*дь, не провоцируй! — проорал на весь дом.
Шлепанье ее вьетнамок к сбилось с ритма. Она уверенно продолжала путь через дом к выходу. Понимала, что останавливаться нельзя. На ходу бросила "до свиданья" застывшей родне Сергея, махнула на прощание разинувшей рот добросердечной домработнице. Выскочив во двор, пронеслась мимо охраны.
До ворот не добралась.
— Стой!
Дернув за руку, развернул слишком грубо. В тот момент не сумел по-другому. Ника громко охнула и пошатнулась. Машинально схватилась за его плечи,
Лучше бы упала.
Вдохнув его запах, посмотрела, не скрывая чувств. Они плескались в ее серо- зеленых глазах — кричащие, дикие, уязвимые.
Душу свело. Размазало. И он сломался. На эмоциях скрутил и сжал девушку так сильно, что у нее кости затрещали.
— Кузька…
— Пусти, придурок… — надломленным голосом попыталась потребовать Ника.
"Отпусти ее…"
"Отпусти!"
Требовал сам у себя. Чувствовал, Ника на грани. Не желал доводить до слез. Не хотел ранить еще сильнее… Хотя, куда больше? Сам себя ненавидел. Но не мог ее отпустить. Пытался, но ни черта не получалось.
Какие-то механизмы заклинили. И все. Теперь только ломать. И он сломает, себя не жалко.
"Сейчас только воздуха в грудь побольше…"
Уткнулся лицом в изгиб девичьей шеи. Внутри безумно заколотилось сердце. Зашлось. Понеслось. Грудная клетка затрещала под напором эмоций.
— На*рена ты пришла? — тихо и тяжело выдохнул.
"Нафига сделала все еще сложнее?"
Прижался губами к нежной коже, глубоко вдыхая ее неповторимый запах.
Плечи Доминики ощутимо затрясло. Он слышал, как она шумно вдыхает и выдыхает, в попытках вытеснить из себя все те эмоции, которые он в ней пробудил.
Забавляясь, он порой называл ее "женщина". Вот только… Ника еще не умела играть и лукавить, как-то скрывать свои истинные чувства. Она была его девочкой. Его хорошей девочкой. Его.
Градский понимал, что действует словно долбанный псих. Сначала выставил ее за дверь, а сразу за этим — погнался за ней и удержал.
Да, это было ненормально. Но не мог остановиться.
Изнутри так и рвалось горячее: "Не уходи. Побудь со мной. Просто побудь рядом, в последний раз".
Ника его оттолкнула. Яростно ударила по лицу. Больно. Но не больнее, чем болело в груди. Там расползлось ядовитое жжение. По ощущениям казалось, живой плоти уже не осталось.
Подняв взгляд, в ее глазах увидел слезы.
— Проваливай к чертям, Градский! — пухлые губы мелко задрожали. — Ты, вместе со своими перепадами настроения, мне до смерти надоел!
— Это у меня перепады настроения? Строила из себя, не пойми что! Втиралась в доверие, чтобы потом докладывать все моим предкам?
— Втиралась в доверие? — разинув рот, повторила Доминика. — Это ты втирался ко мне в доверие! Господи, ты заявился к нам домой на Пасху и с чистой совестью уселся с моими родителями за один стол… Тогда как… Уже тогда… — надломившись, ее голос резко оборвался. Когда он думал, что она больше не заговорит, все-таки закричала, будто из последних сил: — Меня тошнит от тебя, Градский!
— Аллилуйя! — возвел руки к небу.
Уже не важно, как
"Значит, примчалась тоже…"
"Интересно, какую версию событий выстроили для нее?"
"И где ее интеллигентно блеющий Слава? Он же от нее ни на шаг… Прихвостень!"
Хотя, о чем он вообще? Не интересно все это. Сейчас не важно. Ничего теперь не важно.
— Мир круглый, Градский. За углом встретимся.
Такими были последние слова его хорошей девочки. Слова, которым суждено было висеть между ними долгие шесть лет.
Глава 1
Ни тоски, ни любви, ни жалости.
Сентябрь, 2011 г.
— Ну, не лежит у меня душа к стройке, — умышленно преуменьшил статус отцовской компании. — Не хочу этим заниматься. Как тебе еще сказать?
— Душа не лежит? Душа? — язвительно уточнил Николай Иванович. — Какие мы нежные! А на крутых тачках ездить — душа лежит? Или ты думаешь, деньги из воздуха делаются? Жить на что-то нужно! А жить ты у нас привык на очень широкую ногу, — закончил свою речь с жестким нажимом.
В гостиной повисла звенящая тишина.
Серега молча отвернулся к окну. Знал, нужно просто перетерпеть нравственные проповеди в неподражаемом исполнении отца.
Очередное осеннее обострение.
Который год ко дню рождению сына Николай Иванович Градский, выражаясь его же словами, пытался сделать из него человека. Нестерпимое желание похвастаться отпрыском на торжественном сборище придавало обычным монологам отца эмоций и сил. Как же! Уважаемые люди станут интересоваться, чем Сергей занимается, а на это требовался достойный ответ.
Того, что он учится в "мамкином" универе, становилось недостаточно. Это на первом курсе хватило фразы: "Серега не бездельник. Серега студент". Уже со второго начались советы и требования пересмотреть уклад своей бессмысленной жизни.
— Как-никак, я тебе все готовое даю! Бери и пользуйся, — продолжал отец уже тише, выверено спокойным тоном. — Четвертый курс. Пора вникать в дела, хоть понемногу.
По идее, на нервы должно давить не меньше привычного отцовского крика. Точить, как вода камень.
Точило ли?
Серега пытался и не мог найти внутри себя хоть какой-то отклик.
Ничего.
— Пап, спасибо. Только я сам решу, чем хочу заниматься, — уперто произнес, глядя отцу в глаза.
И Николая Ивановича понесло. Дернув удавку галстука вниз, заорал на всю гостиную.
— Чем это? По бабам таскаться? — лицо красными пятнами пошло. — В этом ты преуспел! К этому у тебя душа лежит! Потаскун, твою мать! Может, тебе еще платить за это станут? Ты спроси!
— Почему сразу по бабам? — негромко откликнулся "потаскун".