Яма
Шрифт:
Она о нем старалась не думать, гнать прочь все воспоминания, не фантазировать о новых встречах, но, каким-то шестым чувством, знала точно, что этот день настанет.
Готовилась, а столкнувшись лицом к лицу, растерялась. Снова ощутила себя несмышленой дурочкой, которая не может спокойно, без замирания, глядеть Градскому в глаза.
Ко всем напастям еще эта ужасная, рвущая душу композиция:
А я и не знал,
Что любовь может быть жестокой…
А сердце таким одиноким,
Я не знал, я не знал[1]…
"Ну бред же…"
Ей двадцать четыре года. Она разумная, уверенная в себе молодая женщина. Успешная по всем фронтам: профессиональном и личном. Внутри нее нет места обидам, ненависти и жестокости. Внутри нее, в целом, нет места для Градского. Она не собиралась разжигать с ним войну или как-либо еще контактировать.
— Нам не о чем разговаривать, — как можно спокойнее сказала ему.
Лицо Градского ожесточилось. Проступили желваки, скулы и подбородок выделились. Глаза замерцали темнотой.
— Я понимаю, тебе есть за что обижаться, — опуская веки, на мгновение замолчал, поджимая губы. — Не принимай меня сразу в штыки. Давай просто поговорим, — мирно, без какого-либо давления, еще раз попросил ее Градский.
Безусловно, он допускал мысль, что Ника затаила обиду, что помнит все те ужасные слова, которые он сказал ей в их последнюю встречу… Он, черт возьми, был осведомлен, что она вышла замуж, взяла чью-то фамилию, спит, ест с ним, проводит все свое время… Он, черт возьми, все это понимал и принимал. Только все эти, несомненно, важные детали перечеркивал ее взгляд. Если бы она не смотрела на него так, словно чувства между ними все еще живы, так, словно шанс еще есть, — он бы отступил, искренне желая ей счастья.
Большая проблема: Град понял слишком поздно, что неделимое нельзя разделить.
— Прости, но я не заинтересована, Сережа.
Отстранившись, Доминика направилась к светло-серому "пиджаку", у которого он ее забрал.
— Ты знаком с Олегом, да?
Он, конечно, поплелся провожать ее, хотя в этом не было никакой необходимости. Резко метнул взгляд в указанную сторону.
Ну, конечно, *б вашу мать! Сука-жизнь — опытный и суровый укротитель.
Олег, мать его, долбаный Саврань — его бывший подчиненный.
Градский бы предпочел, чтобы *бучий кретин, который успел окольцевать его женщину, был ему незнаком. Чтобы совсем уж непредвзято его устранить и сдать в какой-нибудь клоповник. Но нет же, бл*дь, очевидно, чертово колесо фортуны в его сторону никаких бонусов не планировало: "Без поблажечек, Градский".
С трудом подавил презрительные взгляды в сторону Доминики: "Серьезно, бл*дь? Получше никого не нашла?"
— Здравствуй, Саврань.
Руку ему не подал. Взглядом убил.
— Здравствуй, Градский, — его протянутая ладонь повисла в воздухе.
Самым ненавистным, заливающим весь обзор воспаленным красным, были мысли о том, что Ника позволяет этому неудачнику себя трогать. Она, бл*дь, и сама его трогает!
В глотке билось злое и горячее: "Идите вы оба на хер!". И все равно, мать вашу, если бы Ника его простила, готов был сегодня же забрать ее к себе с чемоданами.
Целенаправленно медленно перевел дыхание и постарался вести себя с большой натяжкой цивилизованно. Прежде чем покинуть здание, добил несуразную встречу, оставляя для Плюшки ключи прямо перед застывшей рожей ее гребаного мужа:
— Буду ждать в пятницу в парке, после шестнадцати.
[1] "Жестокая любовь", Филипп Киркоров.
26.3
Градский курил, свесив ноги по углам постели и глядя в застывшую темноту дверного проема спальни. Ирине нравилось то, как именно он это делал — всегда со вкусом, неторопливо, чуть склоняя голову в левую сторону и выставляя твердый подбородок вперед.
— Больше не придешь? — в ее голосе слышалось крайне мало вопросительных ноток.
Она уже знала ответ, но Град, медленно затягиваясь, все же отразил ее вопрос своим, как и всегда, сухим и незаинтересованным тоном:
— С чего ты взяла?
Тихо хмыкнув, Ира положила подбородок на согнутые перед собой колени, не отказывая себе в удовольствии в последний раз рассматривать красивого обнаженного мужчину.
— Чувствую.
Ее разомлевшее тело еще не покинул жар его страсти, а она уже мысленно прощалась. Тихая грусть стояла в груди грубым жестким комом.
— Это же была она?
Сознательно не уточняла деталей. С Градским без необходимости все эти женские штуки.
— Как поняла?
— По глазам, — тихо отозвалась с мягкой улыбкой. — У тебя взгляд моментально изменился. Словно ты, наконец, вдохнул полной грудью и жизнью наполнился.
— Странно, потому что я никаких изменений не почувствовал.
Лукавил. По каким-то причинам не позволял больше копаться в своей голове.
— Будешь с ней? Теперь ты бы справился.
— Интересно, как? Она в отношениях.
Отмахнулся равнодушно, и вместе с тем тяжело у него это вышло. Безусловно, он почувствует боль, когда анестезия первого визуального кайфа выйдет. Он к ней готов. Потому как его единственная мечта все так же для него недостижима. Возможно, с каждой секундой ему становилось хуже, ведь он видел ее с другим, и теперь это видение заполняло все его сознание. Он наверняка думал, что девушка его забыла. Злился, что не испытывает по этому поводу облечения и восторгов. И он готовился к войне. За ту, которую сам когда-то оттолкнул.
— На самом деле, я всегда знала, что это произойдет. Ну, или догадывалась… Помнишь теорию о спирали времени, м?
Градский машинально кивнул. Припоминая, что всю эту ерунду со временем ему впаривала именно Ирина. Он запамятовал, оставив на задворках лишь сомнительную информацию.
Поднявшись, Сергей прошел к костюму, висящему на стойке для одежды. Одевался без спешки. Натянул на бедра боксеры и брюки. Снял с вешалки рубашку: накинул на плечи, неторопливо просунул в петли мелкие пуговицы, заправил в брюки. Зацепил на них крючок, подтянул молнию. Затянул ремень. Накинул на плечи пиджак.