Яма
Шрифт:
Но выбора не было.
Градский ведь сначала даже не понял, по кому мать заходится восторженным соловьем.
— Хорошо, что ты взял девочку под свое крыло, Коль. Знаешь ведь, у нас ее все нахваливают. И перспективная, таких давно в университете не было. И приятная во всех отношениях: воспитанная, отзывчивая, милая. Ее дипломная работа, по словам проректора, областной экономический переворот. Слышал, да, на защите присутствовало несколько руководителей предприятий? В новостях показывали. Мы уже втихую перешептываемся, ожидая диссертацию. Я плохо разбираюсь, но Виктория, как научный руководитель, прям восторгом захлебывается, когда
Прошло по касательной.
А потом вдруг срикошетило и дошло, куда надо: и в грудь, и в голову.
Он ведь тоже слышал тогда что-то о ней. О защите диплома, научных достижениях и бла-бла-бла… Тогда еще мелькнула мысль дурацкая, что она специально расстаралась, чтобы ему о себе напомнить. Дебил, ей Богу! Теперь-то понятно, что поср*ть ей на него.
"Мне с тобой детей не рожать…"
"Знаешь, сколько еще таких будет?"
Она замужем.
У нее своя семья.
У нее другой.
Человек, которого она любит… Которому теперь улыбается.
Он, должно быть, лучше всех…
Отболело. Справилась. Молодец.
А он — кет.
"Я думала, мы друзья…"
"…я хочу, чтобы ты тоже был только моим…"
"Я хочу, чтобы ты меня раздел, Сережа…"
"Се-рёжа…"
"Я тоже, Сережа, выше неба…"
"Меня тошнит от тебя, Градский!"
Шесть лет прошло, а ощущение, словно вчера все это происходило. Разве так бывает? Разве это нормально? Он стал другим. У него в жизни совсем иные приоритеты появились. Ответственность. Зрелость. Ощутимая сила.
Почему же он так легко и бесконтрольно трансформировал в свою старую оболочку и повторно прожил то, что с течением времени должно было превратиться в блеклые воспоминания?
В груди нещадно заломило, не позволяя вдыхать и выдыхать. Резало, словно там раскрутили ту же хреновину, что однажды всадили в бедро во время штурма в Киеве. Узнал название позже — сюрикэн[1]. Думал, в "уголовном" мирная жизнь началась, больше не столкнется… Долбануло на личном, когда он без экипировки.
Николаю Ивановичу тоже не спалось в ту ночь. Ломал себе голову, правильно ли поступил, связавшись с этой девчонкой? Думал, старый идиот, что благодаря ей получится Сергея растормошить. Надеялся, как последний кретин, что через нее Серегу к себе в холдинг заманит. Господи, да хрен с ним, с холдингом! Он сына счастливым видеть хотел… А сделал что? Вытащил наружу то, что вообще никому не нужно.
Тяжело кряхтя, Николай Иванович сел на постели. Свинтив крышку, жадно хлебнул "Ессентуки".
— Старый баран, — сердито ругал себя уже вслух, растирая ноющее на перемену погоды колено.
— С кем ты разговариваешь? — закопошилась среди одеял Валентина Алексеевна.
— Сам с собой. Дожил, мать вашу… — рыкнул бессильно. Судорожно перевел дыхание, чувствуя, как в груди болезненно заныло сердце. — Ух, — выдохнул сердито и в то же время потерянно. — Ничего не прошло, Валя, — с дрожью в голосе поведал жене. — Он же от всего отключился. Видимость только создает, что с нами. А сам все там же, на дне, медленно загибается…
[1] Сюрикэн — остроконечная метательная звезда, японское оружие.
Глава 26
Ты
И ты знала точно — я тебя тоже замечу.
Август, 2018 г.
Один из двух психоаналитиков, с которыми Градский работал после аварии, однажды поделился с ним теорией необъяснимых временных повторений. Согласно этой концепции, вселенная находилась в какой-то трехмерной матрице, и время в ней двигалось не по прямой, как мы привыкли считать, а якобы по спирали. Все произошедшие события концентрировались в определенную систему и превращались в предсказуемую закономерность.
В мире не существовало места случайностям. Все события, так или иначе, были запланированы во времени. Информация хранилась в нем вечно, и когда отлаженная система совершала определенный оборот, оно повторялось в деталях.
Безусловно, он не должен был врываться в здание, действуя так агрессивно, словно при штурмовом захвате. Он, в принципе, не должен был там появляться. Юбилей отцовского холдинга — это не тот праздник, который Градский когда-либо раньше отмечал. Он же к "СтройГраду" никаким боком себя не причислял. Сторонним любопытствующим мог даже сказать, что они однофамильцы.
Ощущая плавную вибрацию движущейся под ногами кабины лифта, отстраненно глядел просто перед собой. Зеркала занимали три окружающие стены, поэтому все, что оставалось — бездумно пялиться на ожесточенное в напряжении лицо или же делать эти модные гребаные селфи.
Надо было все-таки нащелкать на память, чтобы дома потом нашлось, над чем сокрушаться. Но опыт подсказывал, вселенная и без него посекундно все схватывает.
Вышел из лифта. Уверенными размашистыми шагами пересек длинный узкий коридор. Решительно потянул на себя двустворчатые двери. В лицо, на мгновение дезориентируя, ударила волна шума и ярких красок. Народа было не то, чтобы много… попросту огромное количество. На инстинктах хотелось зачитать в рупор что-то выдернутое из служебного: "Работает спецназ. Кузнецова — столбиком. Остальные — мордой в пол".
Зверя выпустили из клетки.
"Такое дело, господа… Я пришел…"
Высвободив из петель пуговицы и рванув крупными плечами назад, раздвинул полы внезапно ставшего сковывающим пиджака.
Взял у проходящего мимо официанта бокал шампанского и одним махом опрокинул в себя жидкость, словно стопарь водки. По ощущениям, прошло как стакан слабо концентрированной газировки.
Публика… Как эту массу еще величать? Она задерживала на нем взгляды. Ну да, чего греха таить, хорош со всех сторон. Хотя подозревал, конечно, что привлекала внимание и обескураживала больше сама манера передвижения.
"Люди в черном, мать вашу…"
При желании он, несомненно, мог и стволом помахать. Только как-то давно не по статусу подобное поведение стало. А сегодня вдруг рубануло по башке. Ощутил себя тем самым двадцатилетним пацаном, которому все побоку.
"Выходи, Кузя… Я пришел…"
"Найду ведь. По-любому…"
Весь марш-бросок Градского сопровождала какая-то англоязычная "ла-ла-ла"- композиция — ни о чем, в общем. Тупой джингл, ассоциирующийся с направлением компании — норма для подобного рода мероприятий. Чуть позже трек сменило и вовсе крайне странное нечто, состоящее из одной-единственной повторяющейся в затянутых ритмах музыки фразы на непонятном языке: "О na kar maan rupaiye wala baar baar ke na rajje[1]".