Янтарная комната
Шрифт:
— Что означает слово «штруллен»? — неожиданно спросила Яна.
— Мочиться.
— А «абпротцен»?
Вахтер посмотрел на неё с удивлением.
— Где ты услышала эти слова?
— Один солдат спрашивал… через окно.
— Солдаты говорят «абпротцен», когда им надо сходить в кусты, присесть на корточки…
— Ах, вот оно что.
Яна взяла сумку. Вахтер почувствовал, как к горлу подступил комок. Миг прощания, последние минуты, последние слова, последние взгляды. Возможно, это навсегда…
— До свидания, Михаил Игоревич.
— До свидания, доченька. Сохрани тебя Бог.
— И вас, Михаил Игоревич. Мы скоро увидимся.
— Непременно увидимся.
Он открыл дверь и после ухода Яны быстро закрыл. Долгое прощание — нескончаемая мука. С поникшей головой Вахтер вернулся в комнату, сел на диван и уставился на три чемодана.
Кёнигсберг. Майн кёниг [4] … Вахтеры до сих пор исполняют свои обязанности. Они твердо вам это обещали.
4
Мой король (нем.)
Юлиус Пашке сидел на той же подножке и ждал красавицу-медсестру. Он все-таки решил ее взять. Под брезентом, за ящиками, час назад он оборудовал для неё лежанку: принёс три одеяла, а в углу поставил ведро, которое ночью можно будет опорожнять. Проблема заключалась только в его напарнике, ефрейторе Хайни Долле. Он родился в Кёльне и требовал, чтобы его называли Доллем [5] . Когда он травил анекдоты, то живот от смеха болел ещё четверть часа. Это с одной стороны. Но с другой стороны, он был ярым национал-социалистом. Его отец был политическим деятелем в Кёльне, работал в пропагандистском отделе районного комитета Кёльн-Митте и верил всему, о чём врал Геббельс в еженедельной колонке газеты «Рейх». Если Долль обнаружит «зайца», это может плохо кончиться.
5
Сногсшибательный (нем.)
Яна появилась перед Пашке так же бесшумно, как и в прошлый раз. Просто вынырнула из тени. Пашке засопел и кивнул на сумку.
— Это всё?
— Да. В Кёнигсберге я получу всё необходимое.
— А фото жениха в рамке?
— У меня нет жениха.
— В мире, видимо, полно слепцов. — Он откинул расшнурованный брезент у заднего борта и бросил сумку в кузов. — Иди, я помогу тебе забраться. Через полчаса начальник придёт проверить, всё ли готово.
— Как тебя зовут? — спросила Яна, тоже переходя на «ты».
— Юлиус. Юлиус Пашке. Из Берлина. Трубочист. Обожаю что-нибудь скрести. Он сцепил руки в замок у живота, чтобы подсадить Яну, и кивнул. — Милости прошу в мою машину. А как зовут тебя?
— Яна. Яна Роговская. — Она подняла ногу, поставила на сцепленные замком руки, опёрлась о плечо Пашке и запрыгнула в грузовик. Её стройные ноги оказались перед лицом Пашке. «Этого Йоханна никогда не поймет, — подумал он. — И она ещё гордится своими ногами. Вот это настоящие ножки!»
— Спрячься! — произнёс он хрипло. — И веди себя тихо. Я поставил там для тебя ведро.
— Штруллен и абпротцен…
— Крошка, всё будет в порядке. Ты всё правильно делаешь. Давай, ползи дальше. Когда будет можно, я шепну, чтобы ты вылезала. Поняла?
Яна кивнула, перекинула ноги и поползла вдоль стенки на приготовленное для неё место. Когда глаза привыкли к темноте, она увидела в углу ведро, а рядом с тремя одеялами обнаружила «неприкосновенный запас» Пашке, то есть продуктовый паёк солдата, который он может использовать только в случае крайней необходимости, и на каждом построении обязан его показывать, как и презервативы. Унтер-офицера Пашке никто не проверял, он сам проверял водителей и их напарников.
Она улеглась между ящиками, подложила под голову сумку и закрыла глаза. Только сейчас она почувствовала дрожь в теле от нервного напряжения и попробовала успокоиться. Всё идёт хорошо, сказала она себе. И дальше тоже всё будет хорошо. Просто успокойся, Яна. Сохраняй спокойствие, это сейчас самое главное. Голова должна быть ясной. Ничего с тобой не произойдёт… форма медсестры тебя защитит.
Немного позже снаружи раздались голоса. Пашке громко доложил:
— Всё в порядке, герр ротмистр.
Потом послышался голос доктора Руннефельдта:
— В случае необходимости мы остановимся и подождём вас. Когда будем заправляться?
— Все машины полностью заправлены, герр зондерфюрер. Топлива должно хватить на четыреста километров.
— Если так… Поехали, ребята.
— Счастливого пути, герр зондерфюрер.
Она услышала, как загудели моторы и под колёсами зашуршал гравий. Счастливого пути, Михаил Игоревич… Я еду вместе с вами. Она снова улеглась на сумку и одеяла, прижав ухо к деревянной перегородке кабины, когда ефрейтор Долль уселся за руль. На первом отрезке пути машину предстояло вести ему, поэтому он выспался. Теперь отдыхал Пашке, он уютно устроился на сиденье.
— Послушай, я тут недавно услышал анекдот! — сказал Долль. — Заходит учительница в класс, садится за стол, а трусики не надела. Маленький Франц с первой парты заглянул ей под юбку и начал широко улыбаться. «Франц — спрашивает учительница, — в чём дело? Почему ты улыбаешься?» А пацан отвечает: «Никогда ещё не видел трусы из кротовьего меха…» Неплохо, да?
— Трогай! — скомандовал Пашке. — Пропусти всех, мы будем замыкать.
— Почему? Раньше...
— То было раньше, а сейчас другое дело! Мне велели смотреть, чтобы никто не отстал. А в этом случае лучше всего ехать последним. Понял?
Так лучше всего, решил Пашке. Сзади никого не будет, и малышка сможет подышать воздухом, никто не увидит. Ещё по школе известно, что лучше всего скрываться на последней парте. Умнее надо быть, ефрейтор Долль.
Наконец мотор заурчал, Долль включил передачу, и машина тронулась, раскачиваясь и разбрасывая гравий. По днищу как будто стучали железные шарики.
«Кёнигсберг, мы едем, — подумала Яна. — Янтарная комната возвращается… и Вахтеры тоже».
Покачивание кузова и монотонный гул мотора убаюкали её, вскоре она заснула с улыбкой на губах.