Япония, японцы и японоведы

Латышев Игорь Александрович

Вскоре после этого я снова прибыл в Токио и как ни в чем не бывало продолжал свою корреспондентскую работу.

Со второй половины 1961 года японская пресса все чаще стала писать о советско-китайских разногласиях. Однако влияние этих разногласий внешне тогда еще не отразилось на позиции компартии Японии. На поверхности отношение японских коммунистов к КПСС оставалось по-прежнему дружественным. Наглядной демонстрацией стремления Японской коммунистической партии к сотрудничеству и дружбе с КПСС стала публикация 14 июля 1961 года в "Правде" целой полосы, подготовленной редакцией газеты "Акахата". На подготовку этой полосы к публикации мне пришлось затратить немало времени, так как переводы каждой из подготовленных японской стороной статей приходилось согласовывать с работниками редакции "Акахаты" хотя бы потому, что в набранном для печати виде объемы одинаковых текстов на русском и японском языках отличались, а следовательно, изменялось их размещение на полосе. Самое видное место в этой публикации занимала статья члена Президиума ЦК КПЯ Хакамады Сатоми с

обзором деятельности КПЯ за тридцать девять лет ее существования.

Это был период, когда японские коммунисты готовились к проведению Восьмого съезда КПЯ, который, как предполагалось, должен был окончательно утвердить Программу партии, ориентировавшую японских коммунистов на подготовку к "демократической, антиимпериалистической, антимонополистической революции", призванной низвергнуть господство двух врагов японского народа: американского империализма и японского монополистического капитала, и тем самым открыть путь к социалистической революции. Косвенно в подготовке этого съезда принял участие и я, так как мне пришлось тогда консультировать японских коммунистов-советологов, которые заранее переводили на русский язык проекты документов, предназначенных для обсуждения на предстоящем съезде. Ведь руководство КПЯ прекрасно понимало, что русскоязычные тексты - это документы, которые, скорее всего, попадут в дальнейшем на столы не только руководителей Советского Союза, но и других стран социалистического лагеря.

Восьмой съезд КПЯ, открывшийся 25 июля 1961 года в Токио, позволил мне ближе, чем другим моим соотечественникам, почувствовать те настроения, которые преобладали в рядах японской компартии. Это было полезно не только для меня, но и для тех, кто "отвечал за работу" с КПЯ в посольстве и центральном аппарате ЦК КПСС. Полезно хотя бы потому, что на съезде не присутствовали ни одна из иностранных делегаций и, кроме меня, ни один из иностранных корреспондентов.

Отсутствие на съезде иностранных делегаций официально объяснялось руководством КПЯ тем, что японское правительство отказало во въездных визах делегациям 25 коммунистических и рабочих партий. По этому поводу в газете "Акахата", а также в заявлениях руководителей КПЯ, были выражены гневные протесты, а отсутствие этих делегаций на съезде квалифицировалось как попытка властей подорвать международные связи КПЯ. Но у меня сложилось впечатление, что отсутствие на съезде иностранных гостей в ряде отношений устраивало самих руководителей КПЯ: в связи с нараставшими советско-китайскими разногласиями организаторы съезда опасались возможных осложнений во взаимоотношениях делегаций и не хотели обсуждать с ними свои позиции в отношении КПСС и КПК. Скорее всего, в тот момент сами лидеры КПЯ еще не определились окончательно в том, чью сторону следовало им занять в этом споре.

Меня лично отсутствие делегации КПСС вполне устраивало, ибо, как говорится в русской пословице, "подальше от царей - голова целей". Будучи на съезде единственным советским журналистом (корреспонденты ТАСС не получили тогда допуска на заседания съезда), я мог писать свои корреспонденции без излишней спешки, связанной с опасением, как бы не отстать по времени от тассовских информаций, да и писать так, как считал это нужным. Отсутствие на съезде моих влиятельных соотечественников в лице вельмож из ЦК КПСС избавляло меня от необходимости согласовывать с ними тексты сообщений, что неизбежно вело бы к затяжкам в отправке этих сообщений в редакцию. Но и в редакции "Правды", судя по всему, уже не ждали от меня таких развернутых материалов, какие посылались мной с Седьмого съезда КПЯ. Холодок, ощущавшийся уже в то время в наших отношениях с японскими коммунистами, сказался в объеме той информации, которую публиковала "Правда" в связи с работой VIII съезда. Но, с другой стороны, сам факт моего присутствия в единственном числе на съезде, закрытом для посторонних наблюдателей, говорил о том, что в то время руководство КПЯ не хотело слишком охлаждать свои отношения с КПСС, видя по-прежнему в нашей партии полезного для себя политического союзника.

Ниже я не собираюсь излагать ни содержание основных документов, ни ход прений на съезде. В течение нескольких дней речь шла на съезде о реальных и мнимых достижениях КПЯ в борьбе против японо-американского "договора безопасности", причем внимание участников съезда было сосредоточено на том, чтобы убедить и самих себя, и японскую общественность в увеличении влияния КПЯ на политическую жизнь страны. Уж очень хотелось тогда лидерам партии выпятить ее "авангардную роль" в том беспримерном по масштабам движении противников "договора безопасности", которое развернулось в Японии в 1958-1960 годах. Но главная цель съезда сводилась к тому, чтобы утвердить "Новую программу КПЯ", ориентировавшую японскую общественность на борьбу против "двух врагов: американского империализма и японского монополистического капитала",- борьбу, которая должна была вылиться, согласно этой программе, в "демократическую революцию", нацеленную на перерастание в перспективе в "революцию социалистическую".

Слушал я эти прения уже не с тем доверием ко всему тому, что говорилось, и не с теми радужными надеждами, которые порождали у меня выступления лидеров КПЯ в предыдущие годы. После событий 1960 года мне стало уже ясно, как сильно расходились слова и дела руководителей японских коммунистов. Какие бы громкие фразы ни произносили они на съезде, какие бы боевые лозунги ни вносили они в документы съезда, я уже не видел во многих из лидеров КПЯ тех самоотверженных борцов за интересы

людей наемного труда, которые готовы были бы идти в тюрьмы и на смерть во имя поставленных ими целей. За исключением небольшой группы старых революционеров типа Сига Ёсио, Касуга Сёити или Ивама Масао большинство вождей КПЯ были в то время озабочены лишь тем, чтобы сохранять лично за собой свои позиции в парламенте и в то же время содействовать заполучению для партии на выборах в парламент и в местные выборные учреждения наибольшего числа депутатских мандатов. Нет, не верили лидеры КПЯ в возможность перехода власти в их руки в обозримом будущем! А потому их устраивало стабильное состояние политического мира Японии, при котором коммунисты занимали бы в этом мире свою обжитую политическую нишу, дававшую бы им возможность заполучать депутатскую неприкосновенность и солидное положение в обществе, оставаться на виду у прессы и... безбедно существовать. Когда я побывал как гость в личных домах Носаки и Миямото, окруженных садиками и цветочными клумбами с розами и хризантемами, мне стало ясно, что эти люди уже не способны дерзать и готовить какие-либо революционные перевороты, что и по своему возрасту, и по своим взглядам они перестали быть теми истыми революционерами, за которых они себя продолжали тогда выдавать. Комфорт и материальное благополучие, окружавшие их в домашней жизни, уже превратили их из борцов на деле в борцов на словах.

Стало мне ясно в то же время и другое: моих начальников руководителей ЦК КПСС нисколько не заботила утрата лидерами КПЯ их прежнего революционного пыла. Заботило их главным образом сохранение видимости того, что такая крупная зарубежная партия как компартия Японии продолжала находиться в сфере их влияния, чтобы советская общественность в условиях нараставших разногласий с КПК не усомнилась бы в прочности позиций КПСС в мировом коммунистическом движении. Задача Хрущева, Суслова и других руководителей КПСС состояла тогда в том, чтобы не допустить повсеместного раскола в мировом коммунистическом движении и любым путем сохранить под своим контролем как можно большее число зарубежных партий. В этом крылась главная причина заинтересованности руководителей КПСС в том, чтобы компартия Японии не ушла открыто на прокитайские позиции, хотя прежнего доверия к себе лидеры японских коммунистов в Москве уже не вызывали. Моя задача поэтому состояла в том, чтобы, не вдаваясь в схоластические партийные дискуссии делегатов Восьмого съезда КПЯ по вопросам стратегии и тактики, сообщать лишь вкратце читателям "Правды" о работе этого форума японских коммунистов и о принятых им документах. Сообщать благожелательно, без намеков на критику, чтобы не давать руководителям КПЯ каких-либо поводов для новых обид на КПСС и на меня лично.

Тем не менее, пребывая в кулуарах съезда, я почувствовал, в отличие от того, что было на VII съезде КПЯ, некоторую осторожность и сдержанность большинства депутатов в общении со мной, их нежелание в беседах со мной затрагивать обсуждавшиеся на съезде вопросы. В результате общения в кулуарах с некоторыми из знавших меня коммунистами я вынес впечатление, что в руководстве КПЯ усиливались прокитайские настроения, в то время как в отзывах о КПСС стали проскальзывать подчас критические нотки. Но в то же время наряду с этими нотками продолжало наблюдаться и проявление дружественных чувств. Достаточно сказать, что на съезде под бурные аплодисменты делегатов членом Президиума ЦК КПЯ Хакамадой Сатоми была зачитана поступившая в адрес съезда приветственная телеграмма ЦК КПСС.

В целом, однако, за сдержанным отношением ко мне делегатов съезда я не почувствовал вражды. В то время в рядах КПЯ, как видно, еще не выветрилось прежнее доброе и уважительное отношение как к КПСС, так и вообще к Советскому Союзу. И это мое впечатление нашло вскоре подтверждение в том теплом приеме, который оказали столичное и местные отделения КПЯ прибывшему в Японию в августе 1961 года первому заместителю Председателя Совета Министров СССР, члену Политбюро ЦК КПСС А. И. Микояну. Коллективный визит вежливости нанесли тогда Микояну в здании советского посольства самые видные руководители КПЯ: Носака Сандзо, Миямото Кэндзи, Сига Есио, Хакамада Сатоми и Касуга Сёити. В ходе этой встречи, как сообщалось в нашей печати, состоялась сердечная, товарищеская беседа руководителей КПЯ с высоким советским гостем. Но поистине теплый прием оказали Микояну местные отделения компартии как в Токио, так и в Осаке и Киото. На вокзалах, куда прибывал поезд с советским гостем, а также на улицах названных городов, по которым он проезжал, его приветствовали десятки тысяч людей, в большинстве своем коммунистов, что было видно по их красным флагам и приветственным транспарантам на русском языке, на одном из которых было написано: "Да здравствует страна строителей коммунизма!"

Но хотя на поверхности политической жизни Японии дружественные связи КПЯ с КПСС оставались как будто прежними, тем не менее внутри КПЯ постепенно исподволь начинали все чаще развертываться дискуссии на тему о том, чью сторону следовало бы поддержать японским коммунистам в советско-китайских разногласиях. Весьма показательные сдвиги в пользу перехода группы Миямото на сторону КПК обнаружила его поездка за рубеж в Москву и Пекин осенью 1961 года. В Москве Миямото пробыл недолго, а вот в Китае задержался, Там он встречался с китайскими руководителями и совершил вояж по стране. Знаменательно было, что, вернувшись в Японию, он говорил только о Китае, и причем подробно и с восторгом говорил о достижениях китайских коммунистов. Основываясь на разговорах со своими знакомыми членами КПЯ, где-то в начале 1962 года я написал по этому вопросу докладное письмо в редакцию "Правды", которое, как мне сказали потом, "пошло на верх" и читалось членами Политбюро.