Ясень
Шрифт:
А я вспоминаю, как против воли хозяина задержался под Сартом: посмотреть, чем закончится — после сидения в Багнах я должен был это сделать. Чтобы не сдохнуть или не тронуться рассудком.
Когда рати Мелдена кидались на стены, будто голодные псы, я не сомневался в победе Незримых. И понимал, что это конец всему. И когда рухнул мост и кнехты дохлыми мухами посыпались в ров… облегчение, которое я испытал, ни с чем не можно сравнить.
Я выдыхаю последнее слово. Я пуст. Я чувствую на себе уважительные взгляды. Как теплую
Человечка нет. Похоже, Морталь сегодня лишился одного из лучших своих людей. Я пожимаю плечами. Что Морталь. Сегодня сам рыцарь Горт для меня ничто.
— Мэннор.
Я, как обычно, вздрагиваю.
— Мэннор, Мэннор… жених ее…
Так просто.
— Веди нас, слышишь?
— Да.
— "Прихвостней Золотоглазой" велено хватать.
— Да-а… полгорода наберется.
Меня сильно трясут за плечо:
— Я Гарт, подмастерье Брезана.
— Да-а…
— Он на левый берег ушел. Чудом. К нам ночью тоже были.
— Как к Радому?
— Знаешь уже.
Кивок болью отдается в нетрезвой голове.
— Надо людей подымать. Избавительница тебя послала?
— Нужно оружие, — подтверждаю я. — Прежде всего — оружие.
Я восхищаюсь Морталем и при этом хочу его убить. Вот такие взаимоисключающие желания. Знакомо стучат в пол.
Еды на этот раз нет. Совсем. Зато соглядатая огружают два бочонка с медом. Он щерится:
— Дармовщина. Я бы еще взял, да рук… две всего, — задумчиво оглядывает ладони.
Не могу понять, злится он или доволен. А, скорее всего, и то и другое сразу. Ветер из окошка пробует задуть горящий в масле фитилек. Мечутся по бревенчатым стенам наши тени.
— Выпьем… за Золотоглазую! — возглашает Морталь. — Я дарю ей этот городишко!
Я катаю кружку в руках, заглядывая в ее сумерки. Где-то там отражено братнино лицо. Будь оно проклято все! До дна!
— Морталь, скажи мне, зачем это все?
Соглядатай настораживается.
— Что все?
— Ну, как против К-керин к-кричали.
— А… — он довольно скалится. — Дошло письмецо.
— Горт ей не ворожил.
Морталь хмыкает:
— А-а, главное, сбрехать убедительно. Берут проглотил, и не стошнило.
— Но зачем?! — продолжаю добиваться я.
— А затем, — произносит он веско, — чтобы захотели ее защищать. Камень в огород не кинь — собаки не залают. Не твое это дело.
Я обижаюсь. Молча хлебаю мед.
— Слышь, господин Мэннор, — неожиданно окликает он. — А она у тебя умная!
— А зачем?
— А затем, что Ясень себе оставит, мимо Горта. Значит, не зря я жил.
— Что-о?!!
День завершается ночью.
Я блюю, перевесясь через подоконник, куда-то вниз, в темноту. Над Ясенем висит сырая и сладкая зниченьская ночь. Свет звезд и тонкого, едва народившегося месяца трогает черепицы, звонко кричат цикады. Пахнет влажными
Странно — вон когда еще прокричали сторожа свое ежевечернее: огни, печи гаси-ить!..
Отодвинув меня, вырастает в окне Морталь. Пыхтит, как кузнечные мехи. У меня получается поднять голову. И тогда среди переплетения крыш я вижу где-то левее Старшинской Вежи рыжий всплеск огня. Тут же колотится било.
— Брезан, — словно сам себе, говорит Морталь.
Этой ночью мы уже не спим.
Я несу на себе запах гари Брезанова подворья.
Дом деревянный, сухой и старый, выгорел до головешек. В оружейной улице живут просторно: другие постройки не занялись. Уцелела даже кузница во дворе: не ложившиеся допоздна ученики и подмастерья залили затлевшую крышу. Сам хозяин с дочкой дома не ночевал.
У меня сгорела подметка на сапоге: голой ступне щекотно и сыро. Сапога жаль. Забавно. Радом убит, Брезан лишился крова, Ясень готов лопнуть, как перетянутый лук, — а мне жаль сапога.
Я стою, упираясь лбом в шершавый яблоневый ствол. Стою долго. Наконец меня берут за плечо:
— Мэннор…
Я больше не вздрагиваю.
Я оборачиваюсь к Гарту:
— Идем.
Привратник братова дома сонно моргает.
— Открывай большие ворота! — велю я. — Приказчика буди!
Приказчик легок на помине, даже одеться толком не успел. Скачет через ступеньки в одном сапоге. Меня разбирает смех.
— Отворяй все!
Он еще не понял.
— Все отворяй и давай каждому, кто зайдет.
— Чего давать?
— Оружие! — рявкаю я. Пинаю парня в тощий зад. Он ойкает, убегая, но даже не сомневается в моем праве им командовать.
Я стою, ликующе запрокинув кверху лицо. Морозит голую ступню каменный пол. Сквозняк из неприкрытой двери дергает волосы. Но я больше не считаюсь, кто удачливей: я или брат. Потому что Ясень-лук послушно гнется в пальцах. Еще! Я хочу, чтобы он треснул!
Теперь все равно, Мэннор я или Раннор, купец или воин: я стрела, которая не свернет.
— Берегись, Мэннор!
Поворачиваю голову: старшие ворота Вежи растворяются. Блестит сталь: обычай Ясеня ходить в голой броне. Кованые сапоги дружно молотят брусчатку. Солнце раскалывается о круглые шлемы с личинами. Кольчуги начищены; поверх стражники надели еще и бахтерцы. Воплощение правосудия: сильное и неразборчивое. Всего-то два десятка, но толпа раздается перед выставленными бердышами.
— Мэннор, сюда!
Пячусь к мосту. Сбоку чей-то согласный рев:
— Бей их!
Замечаю Брезана с молотом; рядом сыновья Радома с кольями. Кто-то уже ковырнул брусчатку. Молодецкий замах — и первый в ряду стражник утробно ухает. Похоже, в живот. Если сейчас Берут спохватится, то пошлет еще. Надо запереть их на узком. Лучше всего здесь.