Ясный берег
Шрифт:
проводы, и встречи — все еще будет.
— Все будет, правда? — переспросила Нюша,
перебирая концы пояска.
— Все.
Нюша коротко, глубоко вздохнула и обняла Настасью
Петровну.
— До свиданья, — сказала она ей в плечо.
...Под вечер линейка, запряженная добрым
жеребчиком, стояла около дома. Степан Степаныч укладывал
поудобнее сено и накрывал его ковриком: лучший выезд
'предоставил совхоз для Нюши. Девушки, пришедшие
проводить,
Степан Степаныч вынес чемодан, а мать кошевку с
едой; ручки кошевки были связаны вместе, чтобы еда
не растряслась и не выпала; горлышко бутылки, бело-
мутное от молока, торчало из кошевки.
— Молочко-то спеши выпить, — сказала мать, — а то
не скисло бы.
— А ты его кипятила? — спросил Степан Степаныч.
—• Нет, — сказала мать, опустив руки. — Не кипятила.
— Кипяченое не скиснет, — сказал Степан Степаныч.
— Как же я вскипячу, — сказала мать, — она
кипяченного сроду не пьет.
Они говорили взволнованно и серьезно, будто нивесть
что зависело от этого молока.
Торопливо подходила Таня, вся красная: красная
кофточка, красное лицо, красная роза в руке.
— Ой, жара! — сказала она.
— Да, — сказал Степан Степаныч.— Лето берет свое.
—• Зима лучше, — сказала Таня. — Вот не знаю
почему — чем холоднее, тем мне дышится легче.
— Зима хороша, — сказал Степан Степаныч, — а лето
все же лучше.
И О'ни стали обсуждать этот вопрос. И девушки
приняли участие в разговоре. Нюша слушала, горько
сложив губы: вот всегда так — когда уезжает кто-нибудь,
то все молчат либо говорят о чепухе, и никто не гово-
рит о главном. Одна Настасья Петровна сказала о
главном.
— Ну, время! — сказал Степан Степаныч.
Нюша сидит, поставив ноги на подножку, боком к
жеребчику, спиной к отцу. Отец говорит: «Н-но!» — и
жеребчик, рванув, трогает. Нюша смотрит — девушки бегут
за линейкой, машут, кричат хором неразборчивое; мать
стоит посреди дороги, а рядом Таня с красной розой;
утирая глаза, тоже крикнула что-то... Нюша подняла
руку, махнула...
Улица поселка пустынна в этот час: люди на работе.
Кончилась улица; сразу за нею дорога уходит в
разливы овса. Две маленькие девочки стоят, взявшись за
руки, на границе овсяного поля и смотрят, как уезжает
Нюша...
Как бы трудно ни отрывался человек от привычного
места, какую большую часть сердца не оставлял бы
там, а есть в самой дороге утешение, и надежда, и
зовущая
и луга веерами кружат от горизонта к горизонту,
ветерок дует в лицо, огромный раздвигается мир, и в этот
мир едешь ты за своей судьбой! Где-то слева фырчит
трактор — «это наш трактор», — думаешь ты. Немного
погодя зафырчало с другой стороны, справа: «это у чка-
ловцев»,— думаешь ты. Вдали над полями попыхивают
частые белые дымки, ветерок донес пыхтенье
локомобиля,— «а это чей же?..» Круглое молочно-е облако
с зарумянившимися перед закатом краями высоко и
недвижно стоит в небе. «Тут остаешься, — думаешь ты,
глядя на облако, — а я — где-то буду завтра?» Ветерок
сначала слаб и горяч, потом усиливается и свежеет:
покуда ехали к станции, солнце село за твоей спиной, и
летние сумерки, смуглые и нежные, опустились на
огромный мир.
В сумерках мягко, неотчетливо рисуются избы и сады
Кострова. За избами и садами в смуглом, по-вечернему
тревожном небе горит один высокий фонарь. Облако,
которое днем было яркобелым, а при заходе солнца
зарумянилось начиная с краев и постепенно стало
густорозовым, — сейчас оно лиловое, стоит рядом с одиноким
фонарем, и кажется, что именно от этого облака ложатся
на землю такие нежные, неуловимо густеющие сумерки...
Тихо, и вдруг за селом, на станции, закричал паровоз, и
тебе показалось — криком заторопил тебя: скорей,
скорей, поспешай за своей судьбой!..
Всадник мчится за линейкой, нагоняя её: встает в
стременах, понукает лошадь, падает на ее круто
выгнутую шею, — торопится всадник! Поровнявшись с
линейкой, сдержал лошадь, засмеялся, блеснув зубами, —
Толя, Анатолий Иваныч.
— Все-таки догнал!
Нюша молча, не удивляясь и не радуясь, Схмотрит на
него.
— Со мной даже не простилась. Захожу к вам,
говорят — уж час как уехала. Как же так — вместе
работали...
Он очень доволен, что догнал Июшу. Едут рядом.
Станция. Толя соскакивает с лошади, берет кошевку и
чемодан и несет на перрон, щеголяя своей силой
(кошевка весит с пуд; чемодан из крепкого дерева — вдвое
больше). Он, впрочем, замечает, встряхивая багаж в
руках:
— Ого, Нюша! А как же ты в городе одна? Тебе
придется взять носильщика.
— Ничего, — говорит Степан Степаныч. — У нее кость
тонкая, а сила есть. Справится.