Ят
Шрифт:
Мастер вытащил пессимизм и плюнул. Потом вытащил педантизм и снова плюнул. Вытащил пацифизм и почесал им из-за уха затылок.
– Не разбираю я их, – пожаловался он. – Окончания у всех одинаковые. Думаешь одно, а вытаскиваешь другое. А остальное…
Остальная часть железок имела трубчатый вид и их покрывала полуоблупившаяся разноцветная эмаль.
– Где-то тут валялся оптимизм, – произнёс хозяин, устало окидывая взглядом ржавую груду и рассеянно вертя в руках ура-патриотизм, который он вытащил за «ура», едва не оборвав при вытаскивании. У Тома при взгляде на ура-патриотизм
– Скажите, пожалуйста, какие патриотизмы бывают?
– Патриотизмы? – хозяин почесал ура-патриотизмом за ухом и раздумчиво произнёс:
– Разные… в зависимости от патриотов, их ведь производство. Есть квасной патриотизм, есть луковый, лимонный, кофейный, гранатовый, винтовочный, гаечный… – кто что любит. Есть ещё садистический – или даже садомазохистский: чем больше объект патриотизма издевается над субъектом, тем крепче субъект любит объект. Он превращается в объект привязанности! Есть вставальческий – в противовес садистскому. Тут наоборот: чем больше объект любит субъекта, тем сильнее субъект воротит нос от объекта. Часто встаёт и уходит.
– А разве возможно, – спросил Том, – чтобы объект любил субъекта?
– Нет, невозможно, – ответил хозяин, – но бывает. Есть патриотизм паритетный, по принципу: ты мне дай то-то, то-то и то-то, а я тебя за это любить буду; а есть приоритетный: то есть любить буду только за одно, а ни в коем случае не за другое. Есть патриотизм митинговый – специально для митингов. В повседневной жизни не применяется, тяжеловат для ушей – слишком давит на барабанную перепонку. Уши воспаляются и пухнут, отит развиться может. Есть патриотизм парадоксальный или тюремный: больше всего им почему-то увлекаются разного рода жулики, по принципу «кого граблю, того и люблю». Есть ортодоксальный, кометный – из облака Оорта, есть метадоксальный – медовый и сальный одновременно…
– Я думал, вы специалист по измам, – признался Том, – а вы по патриотизмам…
– По измам, – кивнул хозяин, – а поскольку патриотизм тоже на изм, то и по патриотизмам.
– А если разобрать таким же образом, к примеру, педантизм? – предложил Том.
– О-о-о! Нет, лучше не надо. Давайте сначала закончим с патриотизмами… Хотя всех и не перечислишь, пожалуй.
– А истинный, настоящий? – чуть не замирая от ожидания, спросил Том.
– Что значит настоящий? – пождал плечами торговец. – Любить родину независимо от того, что она с тобой делает? Это садомазохи…
– Но родина-то не делает! – выпралил Том, чуть ли не рыча: верно, его сильно задело высказывание о родине. – Её делают… вернее, подделывают. От её имени. Другие люди. Как таковой родины нет. Просто некто почему-то присваивает себе право говорить от её имени. Сама же она не говорит.
– Правильно. Человек любит родные места. И они ему платят тем же. Но места населяют разные люди. А между разными людьми могут быть разные отношения. Любовь к родным местам – одно. А патриотизм – другое.
– А что? Что именно?
– Даже и не знаю. У нас его, во всяком случае, нет, – покачал головой хозяин. – Может быть, где-то далеко, очень далеко, где идут грибные дожди, за морями, за
– Жаль, очень жаль…
– И мне тоже. А что поделаешь?
Из другой кучи хлама, набросанной возле мастерской, торчало что-то остистое. Не костистое, а именно остистое: торчали ости – как у озимой ржи или пшеницы. Или, скорее, длинноусого ячменя. Я присмотрелся и увидел, что в куче лежали: нетерпеливость, поспешность, торопливость, немилость, жёсткость и жёсткость, строптивость, уверенность, скупость, скаредность, забывчивость, задумчивость, потребность, способность, примечательность и замечательность. И даже жизнедеятельность. И ещё что-то. Любопытно, что тут не было ни терпимости, ни терепливости, ни терпеливости, ни спешности, ни послушности, ни возможности, ни…
Том прервал ход моих мысленных рассуждений:
– А почему у одних есть ости, а у других нет?
– У чего нет?
– Да у опасности, например.
– Есть, но она входит в остов и наружу не торчит.
– Но горчит, – добавил я, решив, что давно молчу и пора дать языку хоть какую-то свободу.
– А если оборвать ости, что останется? – продолжил пытку Том.
Похлопав попу популярности, хозяин сказал:
– Вон там ости давно оторваны. Можете пойти и посмотреть.
Мы пошли взглянуть. Получалось понятно, но нереально: при нас у строптивости оторвали ость – нечто вроде сушёного рыбьего скелетика – и получился строптив.
– Но это же определение! – возмутился Том. – Оно самостоятельно не существует!
Однако же существовало. И с ним происходили метаморфозы: сначала зазмеились стропы – словно щупальца небезызвестной Медузы-Горгоны. Послышался ропот. И не простой, а оптимальный в пункте ивы – и подобен он был трепетанию её листочков.
Прошелествев, как по листве, по встопорщенным варёным в щах топором ушам щенков, и взъерошив шевелюру волос, промчалась вырвавшаяся из рук продавца ветреность.
– Держи, лови! – закричали вокруг. Но когда все кричат, делать некому.
Неподалёку стволилось нечто другое: тут лежали, валялись, размещались, грудились и глыбились: жеманство, кокетство, нахальство, ничтожество, сходство, довольство, упорство, уродство, хулиганство и хулиганчество, ехидство и ехидничество, злорадство… и на конце каждого торчал ствол. Не древесный, разумеется. Ружейный или орудийный, самого разного калибра. Одни нарезные, другие гладкие. Одни короткие, как у мортир или бомбард, другие длинные, как у пушек или мушкетов.
– А почему торчат стволы? – спросил Том. – Они ведь заканчиваются на «ство», а не «ствол»?
– Ну, во-первых, – начал объяснять Гид, тоже решивший, что помолчал достаточно, и пора отрабатывать гонорар, распределять гонор на ар, как на единицу площади, – буква «л» в слове «ствол» указывает на бывшие корни: первоначально слово предназначалось исключительно для ствола дерева – если присмотреться, книзу ствол дерева расширяется, как буква «л». А когда ствол спилили, то корни отсекли – и с ними заодно букву «л».
– Но в слове «корень» нет буквы «л»! – возмутился Том.
Гид проигнорировал его скрытый вопрос. А я заметил: