Ят
Шрифт:
– Как нет? А в слове колрень? Или корлень?
Теперь проигнорировал Том. Он слушал Гида.
– Возьмите, к примеру, – продолжал Гид, – спиленное дерево, бревно. Оно оканчивается на «о», что характеризует спиленность, круглость ствола в месте распила.
– А «б»? – не унимался Том. – У бревна ведь два круглых конца. Тогда надо бы произносить «обревно».
– «Б» – символизирует остатки веток, – неуверенно произнёс Гид. – Или выраждение неровности ствола… То есть выражение… Или наваждение… – да, сегодня не его бенефис, Гид не в ударе. Все мысли
Я решил вмешаться и поддержать Гида, чтобы он не проваливался на ровном месте:
– У лесорубов, – произнёс я веско, чтобы разом закрыть все вопросы, – есть специальные слова для обозначения разнообразных вещей, относящихся к лесоразработкам: обозначение только что спиленного дерева, дерева с обрубленными ветвями, самих обрубленных ветвей, а также различного размера брёвен из разных частей ствола. Но, к сожалению, я их не помню. Обратись к лесорубам.
– Спасибо, – повернулся Гид ко мне. – Нечто подобное я и хотел сказать. А «ство», а не «ствол» – потому что стволы не древесные. Вот, видимо, в чём дело.
Том кивнул. А я решил поразвивать тему и кое-что напомнить ему, заодно блеснув эрудицией – я её давно не доставал, и она могла потускнеть от длительного неуполтребления, пусть и половинного:
– В китайском… да и любом иероглифическом письме, слово обозначается рисунком, в котором можно угадать исходное слово: иероглифы и произошли из рисунков, соответствующим образом стилизованных. Но и в неиероглифическом письме начертание слова продолжает нести остаток визуального смысла. Недаром Лев Толстой выступал против реформы русского языка, в частности, против удаления буквы «ять», вот такой, , из слова «лес» – раньше оно писалось с ятем, который обозначал тонкое «е» – Толстой считал, что торчащие палки ятя лучше всего передают образ леса.
– Е, по-моему, достаточно торчит палками, – возразил Том.
– Да, но заглавное «е», прописное, не строчное. И к тому же «Е» более упорядоченно.
– Значит, оно передаёт образ искусственно насаженного леса, а во времена Толстого леса не сажали.
– Это авторитетно?
– Это авторитарно! – заявил Том.
Ответить на такое заявление я мог, только подражая ответу Диогена на заявление Зенона об отсутствии движения в природе: зашагал прочь. Остальные – да впрочем, сколько их осталось: Гид да Том – последовали за мной.
Продолжая идти по индустриальной зоне, мы наткнулись на глубокий котлован, полный уловленными им котами. Коты хрипло мяукали и жаловались на судьбу.
Мы с Томом хотели остановиться и помочь бедным животным, но Гид решительно повлёк нас дальше.
– Они же жалуются! – возмутился Том.
– Вот именно! – отвечал Гид. – А потом начнут вас жалить!
Оказывается, у местных котов были жала!
В окружающем скопилось целое созвездие мелких предприятий – склады, складики, мастерские. Оставалось выбрать нужное.
Мы стали обходить их подряд, и обнаружили кузницу. Не то кадров, не то слайдов, не то… не ясно.
От кузницы нёсся звон: там ковали железную дисциплину.
Двое подручных выносили прямые звенящие прутья дисциплины и ставили у стены, не облокачивая – локтей не было, а длину измеряли другими способами. Молодой человек внимательно подсчитывал приносимое.
– Это что – шпицрутены? – поинтересовался Том.
– При случае могут сгдиться, – отследив его взглядом, процедил сквозь зубы молодой человек. Ответ получился помятым зубами и чуть изжёванным. «О» лопнуло.
Мы зашли в кузницу.
– Стальная воля у вас есть? – спросил Том.
– Во-во, – иронично произнёс кузнец. – И железное здоровье. Это самому ковать надо!
– Это самому ковать надо, – подтвердил подмастерье, опуская молот и вытирая пот.
– Где? – загорелся Том. Но не заполыхал.
– А пройдите немного.
– В какую сторону?
– А ни в какую. Идите себе всё прямо и прямо – а там уткнётесь в вывеску.
Глава 23. «Куём мы счастия…»
Под вывеской «Каждый сам кузнец своего счастья» раздавался звон молотков.
Кующие стояли шеренгой и вразнобой грохотали молотками. Звон и шум стояли такие, что мы ничего не слышали. Но и их порой перебивал натуральный плотный грохот, не имеющий ничего общего с музыкальным перезвоном профессиональных кузнецов. Всё же мне удалось спросить Гида, прокричав ему на ухо:
– Неужели счастье куют?!
– Пытаются! – тем же образом ответил-прокричал мне Гид.
Временами то один, то другой бросали молотки и отходили в сторону, разглядывая то, что у них получилось. Одни заканчивали работу раньше, ударив себя по пальцу и отскочив в сторону. Эти бросали молоток и уходили не оглядываясь, даже не плюнув. Другие ковали неторопливо и вдумчиво, рассматривая работу при каждом ударе, третьи работали суетясь, заходя то с одного места, то с другого, меняли молотки и наковальни, устремляясь на любую освободившуюся.
У многих получались какие-то уродцы, и они с огорчением разглядывали их, вертя в ладонях. Иные бросали выкованное и убегали, некоторые возвращались: перековать или сковать новое. Меня поражали третьи… они молча смотрели на то, что у них получилось, и уходили, бережно завернув в платочек и прижав к груди.
Мало у кого выходило быстро и хорошо. Да и то сказать: хорошим кузнецом может стать не каждый желающий, а уж хорошим кузнецом своего счастья!.. Да пусть и чужого. Счастье есть счастье, и его каждый видит по-своему, сколько ни разглагольствуй о едином для всех стандарте. Что-то общее, похожее, возможно, удалось бы найти у всех, но при ближайшем рассмотрении даже в схожих элементах отыскивались существенные различия.