Ят
Шрифт:
Чуть в стороне, у стены, наискось, стояли длинные прямые острые тонкие твёрдые гладкие блестящие металлические стержни. Вроде арматуры, но без рифления.
– Что это? – решил выяснить Том.
– Мука.
– А как же у Маяковского – «узок жгут муки»?
– Может, когда жгут, получается по его определению. Отжигают, отпускают металл, чтобы мягче становился. А потом стягивают на горле жгутом…
– А их тоже сковали здесь?
– Да, – неохотно ответил дежурный кузнец. – Хотели выковать счастье,
– Может, и вы что-нибудь скуёте? – предложил второй, подходя к нам и вытирая руки о кажаный фартук – не то кожаный, не то кажущийся кожаным. Ведь, если он сам не ковал, зачем ему настоящий кожаный фартук?
– Как-нибудь в другой раз, – вежливо отказались мы и распрощались и с кузницей, и с кузнецами, да и с кующими счастье.
Некоторое время шли молча. Потом Том нерешительно произнёс:
– Скажи, Гид, а не может ли он находиться… Ну-у, у вас же есть материальное производство? – видимо, Том вновь вспомнил Маркса,
– То есть? – не понял Гид.
– Производство настоящих вещей. Вы ведь едите, пьёте, одеваетесь… вот я и подумал: а не может ли он находиться там?
– Где?
– В производстве, в работе…
– СЖ – в работе? – задумался Гид.
– Да. Это ведь тоже часть человеческой жизни, причём значительная.
– Да как сказать… – Гид помедлил. – Он может, конечно, заключаться в работе… Более того, и работа может стать СЖ, но СЖ не может стать работой. Хотя и говорят порой: «работа стала его СЖ». Но работа не заключена в СЖ. Мы можем взять работу и поместить в СЖ. Но не можем взять СЖ и поместить в работу. Не поместится. Понимаешь?
– Не совсем… – пробурчал Том размышляя, и продолжил: – А в самом материальном производстве? Или в потреблении?
– В чём? В поедании цыплят? Или в их производстве?
– Да, мелковато как-то… – согласился Том. – А в иных материальных объектах, побольше?
– В бройлерах… – подкинул я ему мысль.
Гид принял это на свой счёт и возмутился:
– Он не может быть в материальных объектах! Представь: СЖ – в бройлере? Точно так же не может его быть в деньгах, в алкоголе и т. п. Он – настолько большая вещь, что в нём может быть всё: и работа, и деньги, и еда – без всего этого не обойтись, но ни одно из этих понятий не может полностью подменить собой СЖ… СЖ не может быть только работой или только деньгами, или только едой… Словом, ничем одним.
– Да знаю я, – буркнул Том и задумался.
Чтобы отвлечь его от неясных мыслей, я решил зайти во встретившийся по пути очередной склад – склады тоже выстроились в очередь. Правда, непонятно: за чем? За самонаполнением?
Том шёл позади меня если и не повесив голову, то низко опустив её.
– Вот тебе и древесные стволы, – обернувшись, кивнул я. – Ты спрашивал.
– А они мне уже не нужны.
– Что же тебе нужно?
– Ничего не нужно.
– А сама нужность разве не нужна?
– Нежность нужна, – грубо оборвал Том, чтобы хоть как-то ответить.
Хозяин мастерской, или склада, заинтересованно прислушивался к разговору, пытаясь угадать в нас покупателей или заказчиков. Заказчичиков.
– Скажите, нежность у вас есть? – обратился я к нему.
Он захохотал:
– Хо-хо-хо!
А я подумал, что если кто-то хохочет, то должен проговаривать
– Это такая, – всколыхнул он руками, – невесомая? Не держим. У нас – грубость. Пройди на склад, посмотри, может, что и подберёшь. С земли, – и он снова захохотал.
Я прошёл на склад. Сучковатые, кривые, занозистые стволы лежали штабелями. Словно в штабе ноты «ля».
«Да, – подумал я, – на такую нарвёшься – не обрадуешься.»
Вообще-то грубости повсюду валялось навалом, разной и по виду и по весу. Цветом стволы различались от красного дерева до скандалового. Но зачем она мне?
Уже собираясь уходить, я напоролся на мелкопакостную грубость и разорвал брюки, да ещё и измазал их – кстати, каким-то «измом», после чего мы поспешили удалиться.
Хозяин, раздосадованный тем, что мы ничего не купили, кинул нам вслед небольшую грубость, которая тяжело упала позади, глубоко процарапав землю. Умеет же человек швырять тяжесть! Хотя разве это жесть? Скорее, броневая плита.
Хотел и я бросить ему в ответ какую-нибудь колкость, да не нашёл ничего в карманах, а отрывать кусок от его грубостей или подбирать щепкой посчитал зазорным – мало того, что он может возмутиться порчей товара, так ещё и занозу получить можно. Да и позорно швырять в торговца его же товаром. Для кого позорно, я додумать не успел, мы скрылись за стеной склада, над которой продолжали выситься сучковатые штабеля грубости…
Одноэтажная застройка за забором заканчивалась: через улицу начиналось пятиэтажие жилых домов и довольно цивилизованная асфальтовая мостовая, ранее выложенная булыжником, который кое-где проглядывал сквозь асфальт, обрамлялась ливневой канализацией.
Над канализационной решёткой торчала табличка: «Стечение обстоятельств». Я не понял: сделана канализация специально для улавливания обстоятельств, либо же табличка вывешена в предупреждение, а само стечение получилось абсолютно стихийно, случайно и самостоятельно. Но, памятуя слова Гида о том, что случайностей нет и быть не может, я не собирался так думать. Но почему обстоятельства такие грязные, что их обязательно надо сбрасывать в канализацию?
Мимо проехал большой грузовик, гружённый картонными коробками. На упаковке каждой виднелась надпись: «Мысль. Боится гнили и сырости» – или «сытости» – я не разобрал с дальнего расстояния, третью букву в последнем слове либо прописали нечётко, либо же чем-то затёрли – возможно, продукцией.
Мои собственные мысли от неожиданного толчка, сотрясения почвы от проезжающего автомобиля, заскользили по аналогии – чёрной блестящей плёнке. Она слетела с грузовика и была чем-то вроде части упаковки: «Сытое брюхо к ученью глухо», что являлось отражением второй части надписи и «Мысль изречённая есть ложь» – от первой части. Значит, грузовик везёт неизречённую? И дальше опять покатилось: неизречённая, наречённая, отвлечённая…