Язык русской эмигрантской прессы (1919-1939)
Шрифт:
Ныне фашизм повелевает в Италии. […] Газеты, организации, рабочие союзы – все, что носит на себе малейший отпечаток революционности – уничтожено с корнем. […] В Италии ныне нет больше живого человеческого слова. В Италии царят смерть и разрушение. Однако революционный и анархический дух – остается. Из крови растет он, и даст плод. Раздавленные – подымаются. Угнетенные – идут к возмущению. Террором и насилием не убить идею, не убить анархию (Анархич. вестник. 1923. № 1).
…буржуазия сумела использовать положение лучше всех революционеров. Не откладывая дела «до лучшего случая», который-де представится «завтра», и не теряя драгоценного времени, она постаралась, прибегая ко всем возможным способам, положить «раз навсегда» конец «красному террору». Тем самым она дала жизнь и возможность действовать фашизму (Анархич. вестник. 1923. № 2).
• власть белых армий Деникина, Врангеля, Колчака и др. царских генералов на занятых ими территориях во время Гражданской войны. Такое использование термина встречается главным образом в либерально-демократических, социалистических газетах:
Мы, русские революционеры, демократы и социалисты, непримиримые враги большевизма, мы… не уставали твердить одно и то же: нельзя красный террор победить террором белым, нельзя на ужасы чрезвычаек отвечать сугубыми безобразиями восстановленных охранных отделений, нельзя с демагогией, базирующейся на своекорыстные, шкурнические интересы самых темных масс населения, бороться, опираясь на неутомимую жажду мести придворной, земельной и финансовой аристократии и прочих обломков навсегда погибшего царизма (Воля России. 1920. 14 сент. № 2).
…на страницах милюковского органа «New Russia», в Бурцевской «Cause Commune», в «Matin», в «Victoire» и в прочих рептилиях можно было прочесть ошеломляющие разоблачения творившихся под флагом «слабого, безвольного, керенствующего Деникина» ужасов белого террора, взяточничества, хищения и разгула (Воля России. 1920. 14 сент. № 2).
• активная вооруженная борьба с советским режимом в форме диверсий, поджогов, убийств активистов (преимущественно в народно-патриотических, монархических, «правых» газетах):
На красный террор Чеки ответим нашим всенародным неуловимым неуследимым террором (Рус. правда. 1925. нояб. – дек.).
В округах Советской Белоруссии… последние месяцы продолжался низовой народный террор и шла террористическая работа Братских и союзных Братских Зеленодубских «пятерок» и «троек» (Голос России. 1931. 2 авг. № 1).
Низовой противокрасный террор на Дону, на Кубани, на Сев. [ерном] Кавказе, в Черноморье (Голос России. 1931. 1 сент. № 2).
Такой диапазон, разброс представлений и оценок террора влиял на интерпретацию и коннотации слов террорист, терроризировать, террористический в разных кругах эмиграции.
Орудием осуществления террористических акций уже давно служили адские машины. В русском языке словосочетание адская машина («бомба») известно около 200 лет. Источник – прямая калька с фр. machine infernale. Из фр. оно было калькировано также в нем. – H"ollenmaschine (H"olle «ад»). В советской публицистике 1920–1930-х гг. словосочетание адская машина в прямом значении встречается уже редко и уходит в сферу публицистических метафор (адская машина угроз и проклятий фашизма). В эмигрантском узусе термин адская машина использовался по-прежнему в номинативном значении. Борьба с советской властью, советским строем толкала некоторые наиболее радикальные эмигрантские круги (как монархические, так и радикальные анархические) на подготовку и совершение террористических актов. Поэтому в таких изданиях словосочетание адская машина встречается довольно часто:
В Харьковском ГПУ схвачено двое террористов в форме комсостава ГПУ. При них адская машина огромной силы (Голос России. 1931. 1 сент. № 2).
В Екатеринодаре группе противников советской власти удалось разместить адские машины в помещении штаба четвертой дивизии красной армии (Голос России. 1931. 1 сент. № 2).
Итак, террористическая терминология в эмигрантской прессе сосредоточивается преимущественно в монархических, народно-патриотических и анархических изданиях, в демократических газетах эта лексико-семантическая группа практически отсутствует. Такая дифференциация по разным типам изданий определяется идеологий и практической деятельностью той или иной эмигрантской группы относительно советского режима и способов борьбы с ним.
5.4. Красные, розовые, черные…
Прилагательные со значением цвета (колоризмы) в эмигрантской прессе часто служили лексико-семантическими знаками, называющими ту или иную идеологическо-политическую позицию индивида, социальной группы. В первые годы после революции именно большевистский лексикон и его прагматические оценки определяли семантику цветовых прилагательных в политическом контексте; единственным словом с «положительной» семантикой и позитивной прагматикой в советское время являлось прилагательное красный, все другие цветообозначения политического спектра оценивались относительно него – отрицательно.
Активность цветовых прилагательных в языке первой трети XX в. определяется во многом популярностью такой семантической модели в большевистских изданиях; по мере роста большевистской партии и влияния ее на политику цветовые прилагательные служили яркими знаками-метками, были подобны подпольным прозвищам или кличкам для отделения «своего» от «чужого». Ср. мнение С. И. Карцевского: «[В эпоху 1905 г. ] сравнительно мало употребляется слово красный для обозначения революционеров, очень ходовое, напротив, в прежние (70–80-ые), когда для широкой публики не существовало различия партийных толков среди революционеров. Зато вся гамма цветов применяется в наши дни; белые, черные, зеленые (дезертиры), жёлтые (социалисты-“соглашатели”), розовые (те же в лексиконе правых)» [Карцевский 2000: 236].
Парадокс, однако, заключался в том, что все политические цвета, кроме красного, были – в принципе – сведены в большевистской прессе 20–30-х гг. к одному – белому; все, что не было красным, оценивалось как белое: «Белыми большевики называют всех, кто не с ними…» [Карцевский 2000: 242]. Так (с)формировался советский двоичный политический код: общая семантико-идеологическая оппозиция красного – белому протекала в области нейтрализации «не-красных» цветов политического спектра и приведению их всех к одному «общему знаменателю» – белому «политическому» цвету.
Центральными смыслоорганизующими прилагательными являлись, конечно, слова красный и белый (детальный анализ дан в [Зеленин 1999а; 1999b; 1999c; 2003a]). [179] Использование прилагательных в «политическом» значении было активным не только в анархических изданиях, что было вполне объяснимо (общий со всеми революционными партиями и группами период подпольного или полулегального революционного прошлого), также эти прилагательные достаточно широко проникли во многие другие издания – монархистов, демократов, кадетов.
179
О прагматике красного, белого (и других прилагательных-колоризмов в политическом контексте) см. также [Грановская 1995: 39, 76; Душенко 1996; Грановская 2005: 219–224].
Демократам были одинаково ненавистны как красные, так и белые (защитники старого режима); ср. характерные словосочетания: красный террор, белый террор. Однако гораздо чаще красный в демократических или кадетских газетах выступал в смысловой оппозиции прилагательному черный («монархический»), чем белый; оба понятия оцениваются отрицательно:
Какую же огромную моральную поддержку оказывает «Humanit'e» грядущей реакции, провозглашая, что для России нет другого выбора, как только между красной или черной диктатурой! (Возрождение. 1919. 12 окт. № 86).
Мы боремся против обеих диктатур, против красного и черного разложения, боремся за те идеалы народовластия, к которым неизбежно придет русский народ… (Воля России. 1920. 19 сент. № 7).