Язык русской эмигрантской прессы (1919-1939)
Шрифт:
1. Антропонимические модели. Рассмотрим их на примере разных социальных и политических групп. Самым любопытным явлением в среде анархистов является преимущественное использование фамилии и прозвища. Традиция именования индивида прозвищем идет из подпольного дореволюционного прошлого, когда революционеры-подпольщики с конспиративной целью (сокрытие подлинного имени от царской охранки) имели даже не одно, а несколько прозвищ, причем очень часто подлинную фамилию знали немногие. Личные имена в анархической прессе встречаются намного реже:
Морозов. […] Старый анархист. […] Способный агитатор (Анархич. вестник. 1923. № 1).
Полевой, Лев («Пересыпский»). […] Анархист с 1918 г. […] Большевиками арестовывался дважды. Был отправлен по этапу в Харьков, где содержался несколько месяцев в «политизоляторе» (Анархич. вестник. 1923. № 1).
12-го апреля трое анархистов… объявили голодовку с требованием полной выдачи пайка. Остальные (смертники л[евые] с[оциалисты]-р[еволюционеры] Береснев, Груздева-Литвинова, Соколова и Сипер, срочные с.-р. Москвин и Эстрин, анархисты Николаев, с.-р. (меньшинство) Петров и Назаров –
Несколько десятков особенно пылких энтузиастов в Америке образовали в 1921 году коммуну «Красная Звезда». […] Во главе коммуны стоит Гордин. […] У него конспиративная кличка: Новомирский (Дни. 1925. № 692. 15 февр.).
При помощи специально присланного из Москвы агента-провокатора (Самуил Шварцман – клички: «Шмилык-Лиснер», «Шмилык-провокатор») инсценируется «заговор»… (Анархич. вестник. 1923. № 1).
Прозвищная «волна» захлестнула советский политический лексикон после победы большевиков. Как известно, многие известные революционеры после революции 1917 г. взяли себе в качестве фамилий политизированные (идеологизированные) партийные и подпольные прозвища (Ленин < Ульянов, Сталин < Джугашвили, Киров < Костриков, Троцкий < Бронштейн, Зиновьев < Радомысльский, Володарский < Гольдштейн, Каменев < Розенфельд и мн. др.). В эмиграции же этот механизм работал, пожалуй, только в анархической среде, что объясняется общим подпольным прошлым всех «левых», нелегальных и террористически-ориентированных партий и групп.
В эмигрантской среде, состоящей из дворян, интеллигентов, простых людей, этот механизм антропонимического замещения фамилии прозвищем не был распространен по нескольким причинам: 1) отсутствие такой традиции в дореволюционном прошлом, где фамилия (среди знатных родов) расценивалась как знак преемственности и знатности происхождения; [170] 2) в массовом общественном сознании до революции 1917 г. прозвища, принятые в среде революционеров, отождествлялись с прозвищами преступников, маргинальных элементов. Модификации, трансформации фамилий в дворянской среде были довольно редки, [171] и они касались главным образом их звуковой стороны, напр., подлинная фамилия генерала Шкуро (переделана по модели украинских фамилий на – о) была Шкурб. Ср. также усечение фамилии Михненко до Махно (известного украинского анархиста).
170
Фамилии в среде купечества, мещанства, духовенства, крестьянства стали регулярно, официально регистрироваться только к середине XIX в. Напр., в среде купцов лишь самые богатые (так наз. «именитое купечество») получали право и честь обзавестись фамилией.
171
Мы не касаемся здесь вопроса усеченных фамилий, дававшихся незаконнорожденным детям дворянских родов, например: писатель И. П. Пнин был незаконнорожденным сыном фельдмаршала Репнина (Репнин > Пнин, с усечением первого слога), И. И. Бецкой, секретарь Екатерины II, – незаконнорожденным сыном князя Трубецкого (Трубецкой > Бецкой, с усечением также первого слога), камердинер А. С. Грибоедова – Грибов, единородный брат писателя (Грибоедов > Грибов, с усечением срединной части фамилии).
Антропонимическая модель «полное имя + отчество» используется в монархических кругах только для называния представителей императорского дома:
…первая мысль народная, при свержении Красного ига, должна быть обращена к Великому Князю Николаю Николаевичу как к Единому Верховному Вождю… (Рус. правда. 1925. июль – авг.).
Есть у нас «отряды» «зарубежной армии Николая Николаевича [172] », и сравнительно недавно возникли «отряды корпуса императорской армии и флота», подчиненные Кирилу [sic] Владимировичу. [173] […] К Кирилу Владимировичу от Николая Николаевича уходят чаще всего потому, что в «императорском корпусе» быстрее и щедрее производство (Дни. 1926. 16 нояб. № 1160).
172
Великий князь Н. Н. Романов.
173
Великий князь К. Н. Романов.
Случаи использования патронима (отчества) для именования/характеризации человека редки; единственным примером служит Ильич (применительно к В. И. Ленину). До революции патроним служил одним из его многочисленных партийных прозвищ, в советское время в советских газетах он стал публицистическим, позитивно окрашенным (уважительно-почтительным) именованием основателя Советского государства. [174] В эмигрантских газетах этот антропоним встречается как заимствование из советского публицистического лексикона:
174
Ср. несколько примеров из советских газет того времени: «Не стало Ленина… Стучит в мозгу упрямо: // Не стало Ленина… Не стало Ильича» (А. Безыменский. Иное солнце); «Как Ильич отзывался на наши нужды!» (Рабочая Москва. 1925. 20 янв.); «Четырнадцатилетний Коля Смирнов из Вышнего Волочка темой своего рисунка избрал отъезд Владимира Ильича на паровозе со ст. Разлив. Юный художник изобразил Ильича у паровозной топки» (Изв. 1938. 21 янв.); «Эти слова служили и служат до сих пор гениальным заветом великого Ильича» (Изв. 1938. 21 янв.). Популярность использования отчества Ильич в послереволюционное время часто связывается с языком деревни: «Примеры влияния языка деревни на городскую речь чрезвычайно редки; вполне возможно, что использование [отчества] Ильич связано с этим, для того чтобы создать образ мудрого, но доброжелательного политического лидера. Даже если полагать его исходное употребление сельским населением, это несомненно инспирировалось, с определенной целью, официальной пропагандой. В 1960-е гг. использование такого выражения, как родной Ильич (наряду со сходным публицистическим наименованием дедушка Ленин) стало фактически обязательным в детской литературе» [Comrie et al. 1996: 264 сноска 7; перевод наш. – А. З.]. Ср. любопытные реакции людей на отчества Ильич в лагерной лингворечевой практике: «Для меня в [Фастенко] едва ли не главное и самое удивительное
Всякая иностранная интервенция для нас, хотя бы и спасла она Россию, – это значит новое пролитие крови Русского народа. […] Намылят нам холки, накинут веревки пеньковые и виси во славу Ильича, в честь 3-го интернационала. А уж кто наденет петлю – свои ли, чужие – нам от этого будет не легче (Рус. правда. 1925. сент. – окт.).
…изъятыми [из библиотек] оказались не только Крылов, Чехов, Салтыков, но и «коммунистический» Демьян Бедный… Это приводит в уныние даже «Правду». И условия, при которых, очевидно, всякая изъятая книга является подозрительной и считается «принадлежащей изъятию», газета называет «поистине кошмарными». Любопытно, что столь ценное признание печатается рядом с похвалами «великому Ильичу», под руководством которого эти кошмарные условия водворены. (Дни. 1925. 28 янв. № 676)
Один из излюбленных приемов семиотического «занижения» и «карнавального переворачивания» (по Бахтину), осмеяния в газетно-журнальной полемике тех или иных лидеров общественного движения, партии, иронического отношения к известным литераторам, публицистам является употребление фамилий во множественном числе. Как известно, категория числа у антропонимов – условная категория, так как антропонимы семантически соотносятся с единичным индивидом, поэтому их типичная языковая форма – быть singularia tantum. Конечно, возможно использование множественного числа для совокупного наименования членов одной семьи, носящих одно и то же имя: Петровы, Смирновы, Ивановы, – то есть все представители данной семьи или выходцы из нее, но связанные кровными (генетическими) узами. В этой особенности грамматического употребления антропонимов уже заложен семантико-прагматический росток последующей прагматической трансформации фамилии (употребленной во множественном числе) в публицистике. Категория множественного числа в классе имен собственных и нарицательных имеет различное содержание: нарицательные имена (апеллативы) выражают отношение между единичным предметом и любым множеством однородных предметов; категория числа у антропонимов выражает отношения между отдельным предметом (индивидом) и конечным множеством неоднородных индивидов. Таким образом, категория множественного числа антропонимов находится в пограничной области между лексикой и грамматикой. Анализируя категорию чуждости в русском языковом сознании, А. Б. Пеньковский считает оппозицию единственного и множественного числа одной из важнейших для различения «своего» и «чужого»: «“Свой” мир – это мир собственных имен. В нем и нарицательные имена ведут себя как собственные. “Свой” мир – это мир форм единственного числа со значением единичности. […] “Чужой” мир … – это мир этнически и/или хтонически… социально или культурно… чуждый и враждебный» [Пеньковский 2004: 17]. Между мирами («своим» и «чужим») постоянно осуществляется взаимопереход реалий, что затрагивает и функционирование имен. Так, переход слова из единственного числа во множественное и из имени собственного в нарицательное семиотически значит перенос из зоны «своего» в зону чуждости; из единичного, уникального имя превращается в типизированное, коннотативно наполненное: Лютер > лютеры, Магомет > магометы, Бонапарт > бонапарты, Наполеон > наполеоны. [175]
175
Ср. у Пушкина: «Мы все глядим в Наполеоны, двуногих тварей миллионы…» («Евгений Онегин»). Ср. использование данной модели в литературе: «Самое простое, естественное для меня было бы то, чтобы высказать злодеям, называющих себя правителями, всю их преступность, всю мерзость их, все то отвращение, которое они вызывают теперь во всех лучших людях, и которое будет в будущем общим суждением о них, как о Пугачевых, Стеньках Разиных, Маратах и тому подобному» (Л. Н. Толстой. Убийцы. 1902 г.).
Модель использования антропонимов во множественном числе стала особенно распространенной в сфере публичных дебатов с конца XIX – начала XX вв. Грамматическая множественность в антропонимах, в принципе, ограничена рамками семьи, рода, коллектива индивидов, связанных родственными связями. Выход за рамки конечного множества ведет к появлению нарицательного имени, обозначающего определенный социальный слой, группу лиц, характеризующихся в том или ином отношении схожими признаками. В этом случае аномальная (для имен собственных) форма множественного числа имеет обобщающее (вторичное) значение. Данная разновидность метонимического переноса (так наз. отрицательная антономасия) – характерная черта языка эмигрантской прессы. Антономасия создает многослойность текста, она основана на игре с именем, служит средством построения новых смыслов (реже – положительных, чаще – отрицательных) в зависимости от смысловых параллелей, проводимых с индивидом, персонажем, имя которого было использовано автором как нарицательное. Как видно из приводимого ниже цитатного материала, лишь немногие из имен, попавших в поле действия механизма антономасии, закрепляются в узусе и в языковом сознании на длительное время; большинство имен представляют узколокальные и хронологически-ограниченные употребления, сообщающие повышенную эмоциональность и экспрессивную выразительность газетному тексту. Ср. примеры из нашего корпуса:
…это неизбежное грядущее [демократии в России. – А. З.] предвидят и те, кто – пользуясь, одни большевиками, – другие Колчаками и Врангелями, стараются сейчас покрепче вбить осиновый кол в живое тело великого государства (Воля России. 1920. 18 сент. № 6).
…всякий раз надежды рушились и всегда в конце концов одерживала верх враждебная темная сила. И это будет так до тех пор, пока не перестанут делать русскую белую политику и не вернутся в свое смрадное подполье господа Савинковы, Чайковские и все те, кто так или иначе – по недомыслие ли, или по сознательному расчету – были причастны к подлой измене, именуемой «великой» русской революцией, доведшей Россию до неслыханного позора и до бесконечных страданий (Призыв. 1920. 13 (29.2) марта. № 62).
Южные газеты Врангелевского [sic] толка… дают тем не менее безотрадную картину бесшабашного хозяйничанья Пильцев, Кривошеиных, Глинок, Гербелей, жандармских ротмистров и помпадуров всех чинов и званий (Воля России. 1920. 14 сент. № 2).
Г.г. Осоргины метали бы громы и молнии (Младоросская искра. 1933. 10 июля. № 31).
А исторический враг, вернее – враг исторической России есть, во-первых, и прежде всего, комвласть, уже уничтожившая 40 миллионов русских людей, и, во-вторых, лица, помогавшие Лениным и Троцким прийти к власти (Сигнал. 1938. 1 сент. № 38).