Языки современной поэзии
Шрифт:
Строкой Спой мне песню свою с головой Мандельштама во ртуЛосев как будто мстит поэту, написавшему в стихотворении «За Паганини длиннопалым…»: Играй же на разрыв аорты, / С кошачьей головой во рту! / Три черта было — ты четвертый, / Последний чудный черт в цвету! [10] Мстит за слова: у Мандельштама речь идет о резной головке грифа скрипки, похожей на кошачью голову (см.: Кац, 1991: 72).
В строчках о презрении к тварям, живущим посредством пера, / но приемлемым на зубокактуальна и омонимия сочетания на зубокс наречием из фразеологизма выучить назубок, так как речь идет о поэтах.
10
Мандельштам, 1995: 248.
Лосев одинаково свободно говорит и на языке научных формулировок, и на языке поэзии. Границы между этими языковыми пространствами для него, конечно, существуют, культура слова заставляет охранять эти границы [11] .
11
«Лосев и сам не терпит, и другим не позволяет смешивать стихи и прозу, точнее, поэзию и филологию.
— Именно потому, — считает Лосев, — что первой закон не писан, он должен быть особенно суров для второй» (Генис, 2007).
12
Лосев, 2000-, 174.
Самоирония Лосева попадает и в его научные сочинения, автор становится ехидным оппонентом самому себе. Так, в статье «„Страшный пейзаж“: маргиналии к теме Ахматова / Достоевский» имеется сноска:
Пародируя собственные спекуляции по поводу ахматовской акронимики (см. «Герой „Поэмы без героя“» в кн. «Ахматовский сборник» (вып. 1), La Presse libre: Paris, 1989), я мог бы заметить: что акроним «без лица и названья» — б, л, и, н — блин. Далее следовало бы порассуждать о ритуальном значении «безликого» блина, связанном с верой в воскресение и обычаем поминок — а что такое «Поэма без героя», как не поминки! Возможно, о символике блина в «Братьях Карамазовых».
Иногда Лосев пародирует ученые сочинения стихами. Основываясь на этимологическом сближении слов ткатьи текст(ср. слово текстиль),Лосев развивает традиционную метафору текста как плетения судьбы мифологическими парками [13] . При этом автор обсуждает различные подходы к анализу текста метод академического структурализма, метод интертекстуального анализа с его сосредоточенностью на поиске литературных источников, вульгарно-социологическое литературоведение, советскую идеологическую критику:
13
Ср. в «Разговоре о Данте» О. Мандельштама: «Поэтическая речь есть ковровая ткань, имеющая множество текстильных основ, отличающихся друг от друга только в исполнительской окраске, только в партитуре постоянно изменяющегося приказа орудийной сигнализации. Она прочнейший ковер, сотканный из влаги, — ковер, в котором струи Ганга, взятые как текстильная тема, не смешиваются с пробами Нила или Евфрата, но пребывают разноцветны — в жгутах, фигурах, орнаментах, но только не в узорах, ибо узор есть тот же пересказ. Орнамент тем и хорош, что сохраняет следы своего происхождения, как разыгранный кусок природы» (Мандельштам, 1994: 217–218).
14
Лосев, 1999-а: 43–44.
Т. А. Пахарева обращает внимание на то, что в этом стихотворении Лосев «использует <…> возможности двойного словарного толкования слова „ткань“ — ткань как текстильный продукт и ткань — основной элемент живого организма. Соответственно, „доктор“ в его стихотворении — это и „Любомудр“, способный починить „пелену тонкотканой культуры“, и целитель живой ткани» (Пахарева, 2004: 211).
Стихи Лосева — это и лингвистическая школа.
Следующий пример показывает образное описание артикуляции глухого билабиального смычного (образуемого тесным смыканием губ) звука [п’] в слове Петербург:
БЕЗ НАЗВАНИЯ Родной мой город безымян, всегда висит над ним туман в цвет молока снятого. Назвать стесняются уста трижды предавшего Христа и все-таки святого. Как называется страна? Дались вам эти имена! Я из страны, товарищ, где нет дорог, ведущих в Рим, где в небе дым нерастворим и где снежок нетающ [15] .15
Лосев, 1999-а: 143.
По существу, такая артикуляция [п’] — это жест молчания: при произнесении этого звука рот закрыт. Слово стесняются— ‘не решаются произнести’ приобретает и буквальный этимологический смысл ‘смыкаются’, а название стихотворения из писательского клише превращается в прямое обозначение обсуждаемой темы. Смысл этого образа уходит корнями в философию исихазма с его постулатом о непроизносимости святого имени и еще дальше в мифологическое табуирование слова.
В следующем тексте Лосев анализирует процесс порождения речи, отмечает преимущественную значимость согласных для восприятия смысла, говорит об утрате гласных в потоке речи:
ЗВУКОПОДРАЖАНИЕ Я говорю: ах, минута! — т. е. говорю: М, Н, Т — скомканно, скрученно, гнуто там, в тесноте, в темноте, в мокрых, натруженных, красных мышцах (поди перечисль!) бульканьем, скрипом согласных обозначается мысль. Был бы я маг-семиотик, я отрешился б от них. Я бы себе самолетик сделал из гласных одних: А — как рогулька штурвала, И — исхитрился, взлетел, У — унесло, оторвало от притяжения тел. Бездны не чаю, но чую: О — озаряет чело. Гибелью обозначаю всё или ничего [16] .16
Лосев, 2000-б: 256.
Стихотворение содержит рассуждение о том, что именно гласные создают мелодический рисунок. Образы этого текста отчетливо связаны с теорией фонетического значения, согласно которой звукам речи соответствуют определенные психологические представления и эмоции (см.: Журавлев, 1974).
Вероятно, претекстом этого стихотворения являются знаменитые строки Николая Гумилева: На Венере, ах, на Венере / Нету слов обидных или властных, / Говорят ангелы на Венере / Языком из одних только гласных. // Если скажут «еа» и «аи» — / Это радостное обещанье, / «Уо», «ао» — о древнем рае / Золотое воспоминанье(«На далекой звезде Венере…» [17] ). Дмитрий Дрозд, приводя эти строки Гумилева, обращает внимание на то, что Гумилев говорит не о предметах, а об обещании и воспоминании, т. е. о мысли или идее (Дрозд, 2005).
17
Гумилев, 1988: 417.